Сумбур во время бессонницы
Не спится. Истома подкожные ткани изрыла.
Зоркость, проевшая весь исторический пласт,
Увидела неадекватного допинга жилы,
Питающие мягкотелость и жесткосердечие рас.
Из чинных гробниц поднимают Стовратные Фивы
Невнятный на слух, но кольнувший подкорку девиз.
Лучи несравненного Ра выжигают архивы.
Подобье меня холодеет от выданных виз
В архаичные царства, а Кто-то из-за горизонта
Видит в подлинном свете меня и моих двойников.
Я только послушаю каждой эпохи герольда;
Не суди меня, Кто-то, я рыцарь, забывший зарок.
На эфирных волнах выступают Лилит очертанья.
Пурпурные мантии в складках шлифуют догмат.
Пресловутое дерево не было Древом Познанья –
Для нужд Садовода плодило змеиный яд.
Отравленный путник, немею у капищ Двуречья,
На Вселенских Соборах лениво сарказмом блесну.
Колышется тень возле хода вещей и перечит…
Расплывается Кто-то. Я, кажется, скоро усну…
Осталось немного
Осталось немного: успеть прозреть,
Погладить пропащесть инерций
И хладнокровно в жерло смотреть,
Что сметает витки круговерти.
Осталось немного: успеть спасти
Защемленную в узости душу
И суть свою в нужное место снести,
По дороге ее не разрушив.
Осталось немного: напрячься чуть,
Отодвинуть трехмерность-малость
И непомерность перешагнуть,
Где ничего не осталось.
Поэмы
Верхние ноты берут возле рухнувших стел ренессансы,
Там же басит заунывный гобой декадентской мглы.
Выходят крылатые звери невиданного окраса
Из больных сновидений и плавают в звездной пыли.
На жемчужном болоте скитается в полночь поэма,
Рассыпает эклектику миссионерских цариц-лебедей;
Флюиды их яркой ментально-сакральной экземы
Пробирают безмозглую нечисть до мозга костей.
Фасады реалий эффектно украшены и непрозрачны.
Подоплеку явлений не вскроет консилиум линз,
Точек зренья, заочности. К общей большой незадаче
Добавляется микроскопичных мутаций каприз.
Оседают на скорбных пристанищах блестки Селены,
Сгустки горячего хаоса – злых провозвестников шлейф.
И снова на яшмовой топи содействуют скрипке поэмы,
Шествует мерно гекзаметр – титанствующий корифей.
Уникальны разгары красот на помпейских руинах.
Высказавшись, почивает на кесарских лаврах латынь.
Патологию ценностей, для возрожденья хранимых,
Маскирует изящно поэтика рукописей и лепнин.
Много варварства вымыли из населения римские термы,
Но в сплетении солнечном – ржа первозданной поры.
Жонглируя высокопарностью, вновь воспевают поэмы
Дивность развалин, где маялись всуе колы и дворы.
Что было
Что было? Труда платность,
Невещественности авансы.
Жизнь обращалась в данность
Аудиторского баланса.
С огнем инфантильные игры.
Вода – в каббале и рекламе.
Жизнь обращалась в игрек,
Конвоируемый иксами.
Что было? А было ль вовсе?
И где бытию критерий?
Небывалость уже берется
В багровеющий сок артерий.
* * *
С Галатей осыпаются маски,
Под глазами – краснухи размазки,
Над губами – следы свистопляски.
Высотою с пространство бандюга,
Растоптав клады Севера, Юга,
На свои возвращается круги.
Управляют шлеей дарвинизма
Неопознанные механизмы,
Что высоковольтно капризны.
Импульсивной витальности раны
Вызывающе пылки и рваны
И кричат, что не будет нирваны.
Эту призрачность кто-то душит,
Кормит новою фикцией души
И бьет то ли рок, то ль баклуши.
* * *
У Хроноса числится черный (ли?) день
С насильственной чашей вина,
Когда рухнут фундаменты марев и стен
И сгорят атрибуты меня.
Будет ли это смертельный огонь
Иль спасенье меня от меня?
Каждый увидится как никакой
Иль проявится полностью как таковой
В свете не календарного дня?
Галина Болтрамун