Тоска по истине
Рельсы, асфальты, фарватер,
антенны вокзалов и пристаней,
дно пейзажей и черных квадратов
разъедает тоска по истине.
У корней позитивных теорий –
относительности послевкусие.
Зерна истин растут априори,
не пользуясь опыта плюсами.
Из емкостей лабораторных –
дуновения сакраментальные.
В Раскольниковых Родионах
изводится желчь инфернальная.
Окаймляются хмелем сектантским
священных писаний параграфы,
ход орнаментов иконостаса –
с элементами хореографии.
Вновь играют с огнем перепады
температуры эвристики.
Амазонки, мадонны, наяды
разгоняют тоску по истине.
Просветленные в позе Нарцисса
ломают структуры сознания;
в эпицентре таких бенефисов –
столь святости, сколь беснования.
Сердце любит любовь и дурманы,
разум – безумства беспечные.
А душа, культивируя раны,
знает: истина бесчеловечная.
Меня судит бродячий философ
Сверх-Я – этот памятник былой слабости и зависимости Я –
сохраняет свое господство также над зрелым Я.
Как ребенок вынужден был слушаться своих родителей,
так и Я подчиняется категорическому императиву своего Сверх-Я.
З. Фрейд
Сверх-Я бесконечный укор.
Своей меркою каждого судит
Герой, самодержец, призёр –
Вековые фантомы-сверхлюди.
Каждый день совершается суд,
Тяжелеет пристрастье допросов.
Из аллей смысловых альтитуд
Меня судит бродячий философ.
И когда, разгоняя сплин,
Уподоблюсь борцам на треках,
Горький взгляд из античных Афин
На моих наслоится веках,
Разверзая в заочность щель, –
Отодвинет тиски злободневность,
И чувственности карамель
Ошпарят Ничто и Вечность.
Просквоженная звучным огнем,
Встрепенется теорий кома,
Когда он увеличит объем
Недомолвленным аксиомам.
А бывает: в тягучий надрыв
Способность суждения ввергнув,
Посылает мне слово-взрыв
Из давнишнего Кенигсберга.
Казуистика партий, плеяд,
Лейтмотив анархистов и боссов
Где-то бьются с рантье об заклад.
Меня судит бродячий философ.
После войны
После войны – усталость
И тишина.
Сколько еще осталось
Хлеба, людей и вина?
Впрочем, не так уж важно,
Главное – тишина.
Моргает исконно продажно
Разграбленная казна.
Поровну хлеб разделим
(Марс от досады дрожит),
Забудем о шквальной метели,
Зачехлим боевые ножи.
Прах отряхнем, лукавость,
По завету возлюбим врагов.
Что там еще осталось?
Остальное добудем вновь.
Но тверды метастазы стресса,
Интуиция притчи мутит;
Что совсем не имеет веса,
Чаши весов шевелит.
Ломаный внутренний голос
О чем-то упорно замолк,
А к недоумению глоссы
Помрачили заумный толк.
Упражняясь в изгнании беса,
Тянем длинную тень из себя,
Все трефовые интересы
И бубновые коробя.
Холодящая мозг усталость.
И тишина.
Нам ничего не осталось,
А впереди – война.
Звучание одной книги
Звучание книги:
......................море хворает,
Обыкновения хруст,
Издержки асаны
...................суставы ломают,
Лес заблуждения густ.
Необратимость,
....................неотвратимость.
Шествие бодрых калек,
Прошедших негодную
...................исповедимость, –
На заповедный ковчег.
У оплетенной
.................сырцом колыбели,
Затевающей меченый род,
Старец на меланхоличной
...............................свирели
Шарманщикам тон задает.
Звучание книги:
............в продрогшее сердце –
Еще один яростный нож,
Еще один повод
................от мысли согреться:
Погибнешь, тогда и поймешь.
Ева и Лилит
Дебютирует под небосклоном
Первозданных стихий колорит.
Сидят на холме эталонном
Бесподобные Ева с Лилит.
Вышинами грезит беседа,
Слова полновесны, круглы:
Не дети, наряды, обеды,
Не сплетни и не балы.
Внизу в полумгле сатанеет
Terra incognita, миф,
Над каждою зоной довлеет
Какой-то на час калиф.
У женщин угрюмятся мины,
Срывается тягостный вздох:
Устрашают живые картины
И лом-натюрморты эпох.
Дичайшие культы, расправы
Курирует некий запал,
Который Вселенных расплавы
Не единожды поджигал.
Погибает вдали Атлантида,
Надвигается новый потоп.
Непрерывно людская коррида
За тельца золотого идет.
У Евы сетчатка двоится;
Под черепом – мини-модель
Будущих акций и фикций,
Конъюнкций Сивилл и Кибел.
Снова мерно листает главы
Внизу указующий перст,
Жена в облачении «Ave»
Водружает над паникой крест.
Дальше – чумы евхаристия,
Ведьмина юность в кострах,
Дилетантских иуд бескорыстие,
Сноски мамоны в псалмах.
Зловеще взъерошенный атом
Дробит завихренья свои…
Рекламируют гомеопаты
Гербарий лубочной любви…
Видения в пыль раскололись,
Обомлела ведущая нить.
Раздался горячечный возглас:
Такого не может быть!
Мы не пятнали идиллий,
Нас Его одурманивал чад.
Где силу найти иль бессилье
Уродливый род не зачать!
Ева с Лилит прорываются
Через незримый конвой,
На холм, еще чистый, взбираются,
Будто из пекла – домой.
Они не изведали дома,
Был эфира запекшийся шмат,
Где резал нутро по живому
Запретных плодов аромат.
Под ногами – цветов полыханье,
А в погоде – чреватостей шквал.
У беглянок – второе дыханье,
Третий глаз и девятый вал.
Нет ни вождей, ни рефлексии,
Ни святоотеческих уз,
Лишь воздушных лавин эпилепсия
И необратимости юз.
Не просят бескрайних множеств.
Только б несколько добрых вех
И эта благая возможность –
Безболезненный шаг наверх!
Только б в низости не распластаться,
Уберечься от стадных рвот!
Бежит по следам гравитация,
Настигнет вот-вот…
* * *
Дельфийский оракул в арийских очках
Провидел весь мировоззренческий крах.
Отважную непродуктивную весть
Никто не сумел себе в пользу учесть.
Я тот же, я тот же, как прежде, ничей,
Нет между мной и не-мной толмачей.
Тарифы и мифы империй, эпох
Блокируют мерно то выдох, то вдох.
На шарнирах систем – ритуальная кровь.
В суставах моих – коррозийность веков,
А в генах – шифровки моих пропастей,
Несбывшихся жизней, поддельных смертей.
Побрякушки и пушки в экстазе галдят,
Почти весь заполняют мирской звукоряд.
Стою на отшибе. Под музыку сфер
Во мне погибает еще один зверь.
По моим делам
По моим словам, по моим делам
Мне не зачтется, а вычтется.
Выкурен идолам фимиам.
Книга Книг – суесловия книжица.
По моим стихам, по моим следам
Пронесется пустот конница.
В джунглях рассыпавшийся истукан
Испариной теплой покроется.
По моим глазам, по моим слезам
Снуют адских зарев отблески.
Терпит любой самочинный Сезам
Бесчинство казенных обысков.
По моим трудам, по моим грехам
Звонит и звонит колокол.
На руинах себя избывает труха,
На звездные иглы наколота.
По моим словам, по моим делам
Мне не зачтется, а вычтется;
Из оставшихся и зацветающих травм
«Amen» составит латиница.
* * *
Аллерген в анфиладах Равенны.
У величественной арены
Погибшей надеждой дышу.
На месте крушенья латыни –
Риторичный вопрос муэдзина,
Славянских стихий парашют.
Соломон, Марк Аврелий и Цезарь,
Пресловутый евангельский кесарь –
Эпиграф грядущих царств;
И будут другие Равенны
Классические мизансцены
Выставлять маете напоказ.
Семантические балласты;
Примечания Экклезиаста;
Недомолвок изящный стиль.
Белой ночью дежурные скальды
Рафинируют путч авангарда,
Нагнетают лиричный штиль.
У лесных родников гигиены
Стоит молодой Авиценна,
Шершни путы-бинты прядут.
Не устанут шальные болезни
Швыряться клочками бездны,
Для нее распаковывать грудь.
Свое отслужив, амбразура
Сохраняет комендатуре
Подведомственный элемент,
Как орденоносный сверхсрочник
Посылает в горячие точки
Наитеплейший привет.
Неминуче вдали от Равенны
Упираюсь в глобальные стены,
Вижу огненных проводников.
На густой белизне циферблата –
Излученья единственной даты,
Подписавшей на вход протокол.
Галина Болтрамун