Потаенный сад
Там цветочные грезы буравит пчелиное жало,
Тепловое крещение лечит с грехом пополам
Медовые раны. Колышется радуга на пьедестале –
Гармонии вод кочевой митингующий шарм.
В дымке июня роятся клубы переливчатых истин,
Избегают входить в парадигмы седых тропосфер,
А под инеем всем безразлично, куда кто зачислен,
Грациозно светла неподвижность озимых манер.
Там цветные фонтаны хранят ДНК океана,
Превращаются струи в подобье неистовых струн,
Когда в мареве сдвинется и директивно, обманно
Царским трезубцем помашет латунный Нептун.
На закате кровавятся мрамор и стекла вольера,
Что пустует давно, но в нем воздух опасно дрожит,
И в красном углу золотое перо шестикрылого зверя,
Пока петел не крикнет, в эмульсии лунной лежит.
Там аллеи, сужаясь, впадают в целинные тропы,
Что ведут по ту сторону празднества или добра и зла.
У обочин хранят заболевшую тайну античные гроты,
В щелях – для помазаний инфекционных смола.
Фруктоза сластит шифрограммы Аида, Эдема.
Благолепные радости истово реют с грехом пополам.
Дорога того, кто от всех воплощений отъемлем,
Огибает сколоченный из баснословностей храм.
Ночные картинки
Афинские позы атлантов
Колыхнулись на зов Сирен.
Проповедует на эсперанто
В неоновом сне манекен:
Сентенции не натуральны,
Отливают слегка серебром,
С экземами антиморали.
Превращаются омы в ОМ,
Выделяя флюиды блаженства,
Разделяя с богами эфир.
Из греков в варяги наследство
Олимпа несет Сатир.
Теолог забыл вещий тезис,
И десятки готических игл
Колют совесть его. А генезис
Нагнетает напевы Лилит.
Каракули позелененья
На металле эпических лат
Обету, что выполнен чернью,
Нежелательное говорят…
Гейзер Кастальский, глетчер
Алхимии не успевают
Впотьмах заключить пари.
Увядают неона свечи,
Атланты к Сократу взывают,
И, клеймя манекена плечи,
Восходит диктат зари.
* * *
Сокровенно молчат на санскрите
Брахманы, их сателлиты,
Знаменуя маститость элиты.
За пыльным щербатым углом
Продажный пигмей или гном
Демонстрирует свой Рубикон.
Вдохновенно молчат на латыни
Над собором Петра серафимы,
Знаменуя «вовеки и ныне».
В таверне мерцает софит,
В дыму возле кариатид
Гладиатора профиль висит.
Дерзновенно молчат на жаргоне,
Рожденье зажав, эмбрионы,
Знаменуя спасенья бутоны.
От Адама копящийся прах
Взывает, в сернистых слезах,
К отмщенью на всех языках.
Ничего не случилось
Соловей, проповедуя розам блаженство, давился
сгустками антиутопий, цикутой кошмаров ночных;
скальпель Веги терзал шелковистую черную ряску,
стимулируя неандертальскую муку болот.
Доносился расколотый звук непроявленной эры,
мегаполисов, в агностицизм замурованных, стон.
Некто с нимбом, помазанный на безраздельное царство
в невечности, ярко несбыточности рисовал.
Передовые бутоны витальности пробной,
отягощенные генами чуждых критических масс,
напрягали зеленые усики, тщились раскрыться
в обещанной Айей-Софией системе координат.
Знойный зрачок преломлял только внутренние озаренья,
донор лил эйфорию в запрятавшийся атавизм…
Ничего не случилось… Округу восход протаранил,
желтый диск рядовыми лучами по нивам пошел.
Фактур, гарнитур, фурнитур онемелые члены вздохнули.
Положенье вещей улеглось в трафареты рутины.
Выходки вышли из строя.
Так ото дня сотворения несотворенное нечто
пытается выбить динамику тварности из колеи.
Все возы там и ныне. Лишь изредка катится в присно
пятое колесо…
* * *
В казуистику светочей и светоносцев
Инъецирует казусы мрак.
Возмездье от кодекса зорь оттолкнется
И вновь попадает впросак.
В образах на представительной сцене
Юлит рецидив образин.
Демократия пудрится благословеньем
Желтых, как желчь, герцогинь.
Падежи, просклоняв «кто и что» грациозно,
Склоняются втайне к Ничто.
Прогресс поливается смесью венозной
Шредингера котов.
Тратится пыл авантюр, донкихотства
С механикой пользы не в такт.
Утончаются вкусы; где тонко, там рвется.
Курят ладан где дело – табак.
Под кожей
Не достигнут УЗИ и рентгены
Микропроцессов под кожей,
Там гнут свою линию гены
И перегибают, корежа.
Мозг индустрией науськан
И псевдоэстетикой нови;
Суровости древних напутствий
Верна циркуляция крови.
Желчные терпкости с потом
Выносят проветриться поры,
И случается, что мимоходом
Повреждаются счастья опоры.
Язык – оператор глагола –
Помнит вкус допотопных литаний
И, пройдя все язычества школы,
Акцентирует языкознанье.
Спекулирует метаболизм и
Матереют в печенках клейма…
А бестрепетный остов жизни
Тайно входит в иные схемы,
Запугивает плотоядность
И болит ни на что не похоже.
Дано ли надеждам сбываться?
Может, всуе под метрами кожи,
Белковый порядок тревожа,
Ютится безмерная странность.
* * *
На густой неопрятной воде
распластались мутантные рыбы
или транзитные глыбы
смуты с коррелятом в нигде.
Пыль истощенных селекций
ворошат золотые лучи.
Заржавели от счастья ключи
и вздыбили все заусенцы.
Перед праздниками сейсмограф
дал, ублажаясь, маху,
а совесть сломала с размаху
иголки о праздный норов.
Возможно
Возможно, что патриархальный,
Сновиденья гнетущий кошмар
На фоне живых инферналий
Окажется просто фигляр.
Может, витязей времени-смерти
Собьет с траекторий недуг –
И лихие витки круговерти
Расшатают порочный круг.
Непревзойденности вырост
И не смежный ни с чем проем,
Возможно, уже притаилась
Где-то за первым углом.
* * *
Что узнал за барьером друг,
Там, где нет плюрализма уз?
От его застоявшихся мук
Остался мне клад или груз.
И боль превращается в свет,
И свет превращается в боль.
С концов, тех, что в воду, привет –
Паденье звезды на дол.
Галина Болтрамун