Дороги
Дороги лежат на планете
Как важнейший ее атрибут,
То представятся в ложном свете,
То на выселки истин ведут;
Даже если исповедимы,
Сохраняют такой поворот,
За которым страшат пантомимы
Забродивших долгот и широт.
На обочинах – кожа и кости
В спешке раздевшихся душ,
Отпечатки когтей алконоста,
Лучевой несрываемый куш;
А еще изумруды, осколки
Сокровенных мечей и корон,
Мишура повседневного толка
И белых ворон моцион;
А еще молодые фантомы
(отпрыски давних химер),
Землепашеских полдней истома
И реликты чумы и холер.
Спешащих за лучшею долей
Туда, где их нет, не счесть;
И каждый ходок поневоле
Окажется там, где он есть.
Заметают снега и хамсины
Аритмию экстазов и слез,
На привалах вещают мессии,
Прилагая к ответу вопрос.
Указатели в райские кущи
Продает сотворенный кумир.
А дороги осилят идущих
По евангелью черных дыр.
* * *
Ночь. Макраме легендарности.
........................................Готика снов.
Вдавленность арфы в синеющий
.......................полуреальный простор,
Неоднозначность припухших икон,
...............................эфемерность азов,
Над базой флористики –
......................Флоры шаманящий флёр.
В лакунах подкорки
.....................звучит инспираций гобой
Или целебный,
.....................щадящий текстуру обман.
Я, давно отделенный
.........................от самосознанья изгой,
Ломаю пристрастье ко мне
...............................фанатичных охран.
Когда-то качнется
...............ночной безразмерный покров,
И проблески зашевелят
.................................чародейную муть,
И вера воскреснет,
...................что, сдвинув орду полюсов,
Я сумею заблудшую душу
...........................из странствий вернуть.
Волхвы
Волхвы наступали на пасти рептилий,
Сживая со свету горячечный яд,
Волхвы рисовали проекты идиллий,
Исполнив над tabula rasa обряд.
Сон-трава окликала впотьмах мандрагору,
Алконосты и совы – чужих вещунов,
А ветра приносили «memento mori»
С семи величайших на свете холмов.
Волхвы у огня собирались погреться
После долгих стояний у горных святынь,
Там ярое око точило им сердце,
Где жили прекрасные лики княгинь.
Заостряли оскалы зубчатые башни,
Хрипели фундаменты плах, крепостей,
В купальскую ночь вырастали на пашне
Молодые хребты из зарытых костей.
Волхвы, отправляясь на битву с цунами,
Не всегда понимали с чего начинать,
Худо-бедно сводили концы с неконцами
И на злые уста налагали печать.
Когда во взаимных обменах реалий
Случался внезапный загадочный сбой,
К каждой близи бежали далекие дали
Постоять за свои идеалы горой.
Волхвы заклинали кошмары столетий,
Изводили рогато-чреватый гибрид,
На досуге вбирали в состав интеллекта
Идиомы атлантов и кариатид.
* * *
Больной суеты опрометчивые перспективы
Нарываются на голубеющей статики диво.
Корпускулы легкой ментальности тают в погоде.
Начеку летописец. Курок миротворца – на взводе.
Пожелтевшая классика вечнозеленого Рима
На камнях Колизея разыгрывает пантомимы;
А вокруг, вырываясь из неисцелимости люда,
Жизнь на латыни кричит, что она не отсюда.
И вновь, разогнавшись, вонзают себя перспективы
В пустопорожние, декоративные сини разливы.
В нежных восходах летит всех имен соименник.
В ярких закатах стоит всех эпох современник.
Сон и явь
Вплетается в сны одичалость лиловых просторов,
Где давно изувечился трех измерений скелет;
И привидятся юность богов, титанический сговор,
Из тоски осиянности грехопаденье комет.
Архетипы блокируют гул непочатого края
В сознании, крайние меры у них под рукой.
Жизнь, устав от себя, до утра в темноте замолкая,
Становится анти- иль, может быть, суперсобой.
При познании мира полдневный накал умозренья
Всегда дополняет полночный сновидческий пыл,
И такое с двойным углом зрения мировоззренье
Упирается в мистику шестиугольных светил.
Знаменательно разнятся мифы, псалмы, эпопеи
В золотосолнечной и сребролунной стране;
То, что скрывают фасады дневных благолепий,
Обретает свободу и блажь возгоняет во сне.
Труды повсеместно и рьяно преследуют цели,
Что бодрствующим полагает их явная суть;
Достигает недвижимое забытье-расслабленье
Того, что не явственно, но не бесцельно ничуть.
Лавирует проблематичность у сна и у бдений;
Удручают плоды их совместно-полярных потуг.
Морфей, усмиряя когорты цветных сновидений,
Становится в позу, в какой проповедовал Юнг.
Демон
Проклятьем я рожден из бездны
Себе во вред.
Я соль Земли, ее болезни,
Ее портрет,
Ее ночей ужасный шорох
И ложный блеск,
Ее сомнения и морок
Ее словес.
Я на досуге размышляю,
Зрю в корень зла
И разглядеть не успеваю –
Зовут дела.
Ах, улететь бы! Но у крыльев
Нет скоростей
Таких, чтоб чащу прорубили
Окрестностей.
Мои владенья – это зона,
Где смех и грех,
И не стряхнет моя корона
Оскал прорех.
Я близорук, неверно понят
И сам не свой.
Кому служу и что за холод
Искрит за мной?
Порой мне бездны чистят вены
И говорят,
Что у Земли такие гены –
Ей черт не брат.
Зимнее
Эти бледные месяцы, словно вода в стакане,
Пахнут бесцветностью, ленью, античной тоской
И, как все сотворенное, пахнут судом и стихами,
Крещеными в час звездопада залетной звездой.
Леденящая правда – в наборе константных истин.
В изразцовой печурке факиром танцует огонь.
Погадаем на пене глинтвейна, немного помыслим
О том, что не ставил игрок византийский на кон.
А можно, впадая в стариннейший пафос метели,
Страстно поднять запрещенные догмы на щит;
Пусть междометье забредшей чужой алетейи
Обожжет неизвестными нотами и устрашит.
Зимой километры ложатся как зыбь и пустыня,
Обманчива скудность ее беспредметных клише.
Белый колокол патриархально звонит, как доныне,
Там, где беспечно юродствовал рай в шалаше.
И когда незаметно так сильно запахнет стихами,
Что впору рассудку все формы свои превозмочь,
Шалый зигзаг обстоятельной кардиограммы
Отряхнет с нее кружево интеллигибельных порч.
Небо
Не знающая ни коррозий, ни сколов
Ничего концентрация; дом Суда
Последнего; вялотекущий сполох;
Звездная роспись по минусу дна;
Короля королей родовое поместье;
Абсолюта никем не колеблемый трон;
Неинформативного толка известье;
Сцепка: молчание-ясность-звон.
Нет дефиниции, формул, управы
Для месива далей, высот и глубин;
Не-вещества без ядра и состава
Сеют разящий телесность токсин.
Яркий пример, как открытость-закрытость
Являют собою монаду, одно;
Царит в монотонности шик-неизбитость,
Отождествляя «сейчас» и «давно».
Небо – дикости и благородства арена,
Стойкий всевышне-беспочвенный трюк…
А может, лишь свойство никчемного зренья,
От зениц отслоившийся полукруг.
Столетия
Когда на исходе столетье,
на взлете другое –
с подвижкой в сухом этикете,
с устоями оргий.
Отточит свои глазомеры
ложе Прокруста
и облагородит манеры
в духе Минюста.
Усилит матчасть, матерея,
матрица мафий;
ужалят орфизмы Орфея
нерв орфографий.
Сорвут пацифистскую пломбу
Марса педали,
но хуже и шпаги, и бомбы
все те же грабли.
У столетий двоичный символ
(люлька во гробе)
и многомодальны курсивы
на писаной торбе.
Века-бегуны не хранимы
извечностью сроду,
а их летуны-херувимы
по сути – ни к черту.
Кто достаточно в явь надышит,
берется за горло;
не дрогнет у Тех, кто свыше,
ни квант ореола.
* * *
На вопрос «В чем наивысший смысл святой истины?»
древний патриарх Бодхидхарма ответил:
– Простор открыт, ничего святого…
Первоосновой безбрежной тоски
И беспредельного горя
Является, логике всей вопреки,
Глухая закрытость простора.
Нечто с этикой взаимодействует без
На то ее доброй воли –
И аккредитует антропогенез
Бесчеловечные школы.
Разнокалиберный потенциал
Рупора, пищи, дурмана
Ничего достославного не достигал
И просит подмоги тарана.
Океан суеты препинаньем обвит,
Меняет безвыходность маски,
И каждую косноязычный спирит
Предает небуквальной огласке.
Благодарствуя за высочайший уют,
Всевышнему ангелы славу поют
Поодиночке и хором.
А то, что под крышкой лазури юлит,
Кормясь парадигмой святых волокит,
Захлебнется открытым простором.
* * *
Козней и казней шик.
Декламация Пифий-актрис.
Повсюду отдельный тупик –
Тупиковости всей эпикриз.
Худо-бедных затей клавесин.
Первозданное дело – труба.
Вопиющие гласы пустынь
На миражной летучке грубят.
Нерожденное с ложных высот
Нагнетает лиловую сонь;
Буйным выродком, наоборот,
Подливается масло в огонь.
А в сердца проникает флюид
Неизвестно кого иль чего,
И о том, о своем, говорит,
И находит в крови сателлит,
Который предаст естество.
Галина Болтрамун