Альфа и омега
Из роковой многозначности альф и омег
Выходят, как джинн из сосуда, латентные темы.
Суесловная карма на пике дешевых утех
Поглаживает против шерсти кумира-тотема.
Светится Имя Пресветлое на вираже
Таких скоростей, что свое позабыли значенье.
Именем этим информационный сюжет
Сопровождает чуму, катаклизмы, сраженья.
Ничего не сумеют за Именем этим узреть
Невольники реинкарнаций, заложники веры.
Единственная под луною не-фикция – смерть –
Служит его воплощений бессчетных примером.
А если любой (именитый иль нет) имярек
Возжаждет к Высокому Имени чуть причаститься,
Вздохнут чернокнижные залежи библиотек
И темную весть прошумят нулевые страницы.
Усложняются культы, каноны всеместной игры,
Нагнетает экстаз в алфавиты сладчайшая арфа,
И всех достижений буквально-вокальных разрыв
Свершится под вещее: «Я есмь омега и альфа».
* * *
Сонмы мумий, в песках потея,
Снаряжают к Осирису Ка.
В щелях пирамид – иудеев
Расхристанная тоска.
Белым стадом быков священных
Облака возрождают культ,
Над спутниковой антенной
Поддаются трубе иуд.
Седой отставной архангел,
Замедлив свои виражи,
Петляет не ортодоксально,
Цепляется за миражи.
А из гущи великого Нила
Глазами древнейших царей
Осязают прогресс крокодилы,
И алчно дрожит глазомер.
Радиация пестует в высях
Фиванских иллюзий разброд,
На подагре увечного Сфинкса –
Врачующий нана-налет.
Лечат язвы жрецы-суховеи
На храме богини Хатхор;
А слава Того Иудея
Буравит папирусный флёр.
Гностицизма вирусный бисер
Блаженно топтал Августин,
Ему ненароком присвистнул
Местных наречий акын.
Над Сахарой культур амплитуды
Остановит божественный шут,
И один за другим верблюды
Сквозь игольное ушко пройдут.
Замок-барак
Простирается замок-барак
Из краеугольных камней,
Где остроголовый чудак
Репетирует арию дзен-
буддизма. На блюде – коан.
Обстановка – амбар-ампир.
Декодирует сиплый орган
Дежавю, что шифрует клавир.
По своду стекает мигрень
Атлетических карикатур,
Когда вразумительный фен
Ершит оловянный колтун.
Поутру выметает сквозняк
Отпечатки незваных гостей,
Чьи помпезности и кавардак
Масштабирует хилый дисплей.
В лоснящемся красном углу –
Муляж (просвещенья банкир),
А рядом в копилку одну
Собраны взгляды на мир.
В инверсированных закутках
Щерит кариес утлый барак.
Там, весь в зеленке, бинтах,
Угол зрения лечит свой брак.
* * *
Истые лавры – на мудрых дубах придорожных,
Вышколен их проповеднический силуэт.
То, что в природе вещей искони непреложно,
Внедряет в бардак биополя святой пустоцвет.
Арфа Сивиллы парадные пальмы тревожит,
Мимо грядущее медленно движется вспять.
То, что в природе вещей изначально подложно,
Не имеет основы, но знает, на чем стоять.
Родословное древо триады китов не надежно,
Содержит одеревенелости сбоку припек.
То, что природе вещей навсегда внеположно,
Мыслящему тростнику обрывает вершок.
Сплетни
Шуршат мифологемы
С колонною дорической
О прелестях системы
Не гелиоцентрической,
О дивной эманации
У кутерьмы в подвздошии,
Бациллы трансплантации
Величиной с горошину.
Зефиры, шеи вывернув,
Пытаются прослушивать,
Чтоб шиворот-навыворот
Потом переутюживать.
Шуршат философемы
С верхушкой эвкалиптовой
О базах теоремы
В угодье неэвклидовом,
О ненатурализме
Худого дуба-выскочки,
Галантности томизма
Конфуцианской выучки.
Озона арендаторы
Стараются подслушивать,
Воздушными пиратами
Подробности выуживать,
Чтоб точности гарантами
Начетчикам услуживать.
* * *
Вседержитель рутин и мистерий
Себя декларирует мифом
И хилиастом-халифом
За голубой полусферой.
Рвут и жгут грозовые аккорды
Слезливую вязь литаний.
Не бывает ответов Милорда
На выклянчиванье подаяний.
Имитируя миссионера,
Маскируя запал браконьера,
Демонстрирует модный апокриф
Нерукотворный автограф.
В обильной отделке амвона –
Задор и манера мамоны;
Рядом в акционерном салоне –
Индульгенций аукционы.
Вседержитель рутин и мистерий
Во всемирный объявлен розыск.
С небольшим интервалом химеры
Увенчивают этот поиск.
В хаос и гон староверы
Свой добавляют происк.
Адских сожжений отблеск
Гастролирует в атмосфере.
Майское
Майские сумерки тихо кочуют по теплым рельефам,
Лижут напасти, экстазы, выспренности и бедлам;
Еле заметны летучих туманностей шлейфы
И проекции макрокосмических радужных гамм.
Ложный пафос запекшейся на романтичности крови.
Что-то кастальское для пилигрима журчат родники.
А лицедей, темный «бог из машины», смеясь, обусловил
Действие противодействием и обжигает горшки.
Провинциальные вьюжные сполохи белой сирени.
Дымка колышется, как невменяемые паруса.
Рвущееся из природных текстур вдохновенье
В стиле напрасной мольбы осаждает печально роса.
Окаймляется дикостью каждый естественный ракурс.
За марионеткой-былинкой, трепещущей в звонкой среде,
Стоит, не смещаясь, невидимая радикальность,
Об нее в час ноль-ноль разбивается вдребезги день.
Мается май, возле скоропостижностей нежно камлает.
Маятники настроений зашкаливают, дребезжа.
Слащавую чушь ходовой примитив распыляет.
Сухостой эпопей окропляет обильно весны железа.
Солнечный зайчик
Бродит невянущий солнечный зайчик –
Бестрепетной фауны особь.
Эхо грозы – в летаргической спячке.
Июньских гуашей россыпь.
Чуя дух энтропии, меняют уборы
Атомарных конфессий маги.
В оранжереях, скитах микрофлоры –
С драконовской помесью маки.
Харизматический солнечный зайчик
Штрихует селекций эксцессы,
Являет собой прихотливый образчик
Золоченого эпикурейства.
Галина Болтрамун