Процесс
Преступление было чудовищным. И по размаху, и по степени жестокости, и по количеству участников оно превосходило все известные до сих пор Виктору из жизни, периодики и литературы преступления. Кроме того, оно носило отпечаток ужасающей запредельной тайны; казалось, сам дьявол усложнял лабиринты, довязывал хитросплетения и снабжал черной патетикой несусветные доводы и опровержения, вещные права и невещественные доказательства. По настоянию правозащитных учреждений итоги этапов расследования предавались огласке, по возможности проводились открытые допросы. Уголовное разбирательство длилось больше года, но дело только разветвлялось и запутывалось. Три раза меняли главных следователей; все больше стекалось свидетелей, дававших разнообразные, порой взаимоисключающие, показания; росло количество выявленных смертей; приходили уцелевшие пострадавшие и, заклиная, требовали отмщения. Все походило на мрачную диковинную драму с большим количеством сцен, отвлекающих от основной сюжетной линии.
Когда атмосфера накалилась чрезмерно, для руководства следствием был назначен новый человек. Собственно юристом он не был, его необычайный ум, твердую волю и удивительную способность к анализу использовали в затруднительных ситуациях любого характера. Он взялся за дело не спеша, всех поражая своим спокойствием, и вскоре обнаружил в местах заключения главного преступника, тайного лидера подпольной организации; на него раньше не обращали внимания, полагая, что он был лишь побочным соучастником, возможно, просто осведомителем гигантской банды. Александр – так звали нового следователя – привел в восторг сотрудников, а заодно и всех обитателей планеты. На пяти континентах, так или иначе затронутых деспотией кровавой секты, облегченно вздохнули: наконец-то все выяснится, надлежаще активируются дух и буква закона, и можно будет вынести справедливый приговор.
Но тут дело еще больше затуманилось: судебные действия, и до того путаные и удручающие, как будто совсем перестали отвечать действительности. Александр после блестящего начала повел себя ненормально. Он с каждым днем все пристальнее вглядывался в Главаря, и между ними завязалась странная зловещая игра, похожая на состязание и противоречащая любому здравому смыслу. Абстрактная полемика знаменитого правозащитника с убежденным и закоренелым убийцей была не только неуместной в рамках суда, она выходила за пределы социальных норм, угнетала и узких специалистов, и широкие народные массы. Тягостная дискуссия загромождалась непонятными терминами, намеками, ссылками на одиозные или неведомые большинству населения источники. Создавалось впечатление, что под сводами строгого официального здания гастролирует театр абсурда, в публике нарастали беспокойство и раздражение, сгустки эмоций вырывались из дома Фемиды и, меняя оттенки и объемы, оседали в средствах массовой информации.
Главарь, прежде вялый и безучастный, не проронивший даже междометья, с выхолощенным взглядом, вдруг оживился, на выпуклом лбе змеились морщины, рот то кривился в гримасу, то растягивался в несносную улыбку. Он реагировал только на Александра и отвечал только ему. Поведение последнего в высшей степени удивляло его добропорядочных, исполнительных коллег. Было очевидно, что допрашиватель отвлекается от своих прямых обязанностей, иногда теряется и с трудом находит возражения на доводы демонического гангстера. Между ними установились только им понятные и никого другого не устраивавшие неофициальные отношения. Это было противоборство двух могучих стихий, двух начал. Процесс все менее походил на следствие. Демонстрировавший железное самообладание Главарь ничуть не напоминал арестанта, ожидающего смертной казни, а Александр как будто вышел из роли дознавателя и обвинителя. Их поединок выглядел как яростный спор о правде, но правде какой-то непостижимой, пустынной, недопустимой в человеческом обществе. Охрану Главаря усилили в несколько раз, но и этого казалось мало; чудилось, что этот искаженный ненавистью монстр, которому не пристало называться человеком, способен раствориться, уйти сквозь щели. С момента возникновения приватных отношений между следователем и подсудимым зал для слушаний не мог вместить всех желающих. Ни у кого не хватало духа остановить несуразное развитие обстоятельств, будто некто невидимый гипнотизировал атмосферу, препятствуя введению хода событий в должное русло. Многочисленные комментаторы изощрялись в гипотезах и толкованиях.
Александр постепенно превращался во мнении публики в опасную, подозрительную особу и начал обретать нездоровую популярность почти наравне со скандальными фигурами шоу-бизнеса. Что за противоестественные узы связывают его с Главарем? Этот интеллектуал, считавшийся олицетворением ума, беспристрастия и совести, всегда корректный и недосягаемый, приоткрывал ранее незаметные грани своей сути, которые настораживали и не поддавались объяснению. Стали циркулировать слухи, что он сам состоит в преступном объединении и теперь пытается оттянуть время, чтобы устроить гангстеру побег. Все чаще раздавались требования отстранить от дела косноязычного представителя закона и создать комиссию по проверке его причастности к тайным формированиям.
Виктор знал наверняка, что это вздор. Ни при каких условиях не мог Александр войти в криминальные круги, тем более стать членом такого изуверского союза. Суть интриги состояла в ином, и счет шел на другие величины… Виктор старался ухватить каждую фразу, удерживал в памяти недомолвки и аллегории, а потом долго и мучительно пропускал услышанное через жернова анализа, через напрягшуюся сеть своих нервов. Он стал участником процесса с самого начала, хотя не служил в юридических инстанциях и никак не помогал правосудию. Он не выступал ни на ничьей стороне в общественной полемике, не был свидетелем и в продолжение следствия никому не выражал своего мнения. Он был лишь молчаливым зрителем, с виду безразличным, но в действительности вся его жизнь во внешних и подспудных формах внезапно сдвинулась этим процессом с удобных фундаментов. Содрогнувший планету лютый произвол не коснулся ни его лично, ни его близких, ни даже просто знакомых, но теперь ему казалось, что без разрешения означенной этими эксцессами загадки он нигде не найдет покоя. Преступление выбило его из привычного состояния, задело те глубинные пласты подсознания, которые он сам раньше предпочитал игнорировать.
Тот миг, когда он почувствовал странное влечение к этому процессу, косвенную зависимость от него, стал нестираемой границей между его прошлой относительной наивностью и теперешним болезненным возмужанием. Было ощущение, что он спал и вдруг проснулся. И вот он, единственный бодрствующий, наблюдает за сомнамбулами – обвинителями, законоведами, убийцами, жертвами – и не знает, что ему делать. Ясно было одно: его углы зрения сместились бесповоротно, а новейшие откровения заблокировали все пути назад. Не так важно, чем закончится это разбирательство, каково будет постановление жрецов Фемиды. Если даже уничтожат всех замешанных в данной истории бандитов, это не улучшит в целом качество социального устройства, выпадут лишь несколько звеньев из паутины, обвивающей весь земной шар. Не с конкретными лицами и поступками следовало бы воевать, а с общей фатальной греховностью, которая внедрена неизвестными силами и почему-то ими же подпитывается. Как возможно ее в таком случае одолеть? Ни судьи, ни потерпевшие не желают уразуметь, что они тоже пособники победно вышагивающей неправедности. Дедукции и озарения Виктора, достигнув апогея, вышли из себя, и самое главное он уже подозревал: после такого смятения ничто никогда на прежние места не возвращается.
А преступление смеялось. Оно находилось рядом и с интересом, как казалось Виктору, с очень ехидным интересом наблюдало за происходившим. В себе оно было уверено. По утрам, когда правоведы, присяжные и наблюдатели отправлялись в здание суда, рядом с ними шагало преступление. Оно интимно соседствовало с индивидами, союзами и партиями – в заведениях, на трибунах и сценах, в городских инфраструктурах и на сельских раздольях; оно сквозило в сочинениях школьников, декларациях политиков и чиновников; ему подыгрывали стратеги баталий и ревнители культов. Преступление злорадствовало: да, временами случаются подобные процессы и наказываются его не слишком удачливые ратники, но никогда не было сделано даже самого малого, чтобы поколебать основы преступности. Накаленная обстановка форсировала исподволь зреющее у Виктора понимание: борьба с оголтелой порочностью обречена на поражение; зло прикомандировано к этой вселенной и должно функционировать, иначе оно отсутствовало бы. Какой смысл во внедренной стихии, которая подавлена и не работает? Идея «непротивления злу насилием» вызывает отторжение, а противление приносит мало пользы. Любые сражения между добром и злом – по большому счету абсурдны, последнего не должно быть как такового. Однако оно не только явствует и неистовствует, но и вплетено во все формообразующие и основополагающие технологии на земле. Невыносимо сознавать тот факт, что у кого-то есть желание и право создавать такие миры!
Главарь, увидев, насколько можно, рычаги так называемой эволюции и подноготную прогресса, сделал свои выводы. Флюиды его беспринципного титанического ума проникали в ментальное пространство Виктора, искрили, не хотели затухать. Гангстер с таким уровнем интеллекта, испив демонического, никогда не вернется к родным пенатам, он уже не блудный сын, он гораздо больше любых прилагаемых к нему мерок.
Роковые силы все заметней обнаруживали свое влияние и все интенсивней придавали следствию оттенок нереальности. Замешательство людей начинало перерастать в панику, никто не соображал, к чему клонится затянувшийся трагифарс и кто его главный герой; наперебой стали циркулировать фантастичные слухи и предположения. Виктор случайно услышал, как одна дама предвещала на стихийном собрании, что скоро участники этого процесса рухнут в преисподнюю, так как затеял его не кто иной, как сам Люцифер.
Граждане, прихожане и хранители своих очагов, испуганные и подавленные, наглухо запирались в домах по вечерам, восстанавливали тонус за крепкими засовами ночью, чтобы, распахнув двери утром, под эгидой золотого диска снова и снова непроизвольно разветвлять роды и виды преступления. Хроники и анналы ярко демонстрируют, как из всех лет и столетий проступает лихолетье, как тотальная неистинность сочится из всевозможных мелких правд. Виктор знал, что только три человека представляют себе масштаб развернувшейся под сводами дворца юстиции битвы: Александр, Главарь и он сам.
Александр, строгий и подтянутый, со скорбным и гордым лицом, немного отчужденный, никогда до конца не понятый, приходил в зал для слушаний в одно и то же время. Через несколько минут приводили Главаря. Таинственные эманации насыщали атмосферу и завораживали публику. Разговаривали только двое: Главарь и Александр. Обвиняемый ничего не отрицал, не отказывался от совершенных им злодеяний; было видно, что он уже давно смирился с ожидавшим его вердиктом. Это сознавали и судебные инстанции, и широкие массы населения, а все остальное являлось изнуряющей головоломкой. О чем их дебаты? Кому нужен этот несносный, раздавливающий психику бред? Суд это, в конце концов, или приют сумасшедших?
Виктор понимал, что долго это продолжаться не может, но знал и другое: следователь будет тянуть развязку, насколько позволит обстановка. Виктор, сам недавно получивший преображающий удар в душу, с состраданием наблюдал динамику жестоких коллизий в другой душе: этот Александр, воплощение благородства, гениальный, умеющий в самых каверзных случаях верно расставить акценты, всегда замкнутый и несколько высокомерный в своей неподкупности, может, впервые в жизни почувствовал уязвимость своей платформы. Он, конечно, будет защищаться бескомпромиссно, никогда не примет аргументы Главаря, но его собственные опоры уже заколебались. Он, так же как и Виктор, почуял веянья заатмосферных аксиом, не принимающих в расчет всю доказательную базу Земли.
Вождь отъявленных маргиналов тоже понемногу сдавал позиции. Бой, как говорится, шел с переменным успехом. Уродливое застывшее выражение, не сползавшее с лица Главаря, дало трещину, и сквозь эту маску иногда стала проглядывать более сносная мимика. Изуверствующий фанатик, возомнивший, что сотворил себя сам, еще в юности считал, что окружающие его двуногие ничего не достойны, кроме презрения, и напрасно отягощают землю. Он призван помочь многим из них окоченеть, чтобы скорее расчистить путь на те вершины, которые ожидают его и только его. Когда ему хотелось развлечься, он перечитывал известные трактаты по этике и хохотал, будучи уверенным, что его собственную эстетику не способна воспринять ни одна трусливая тварь, снабженная лбом для челобитий и щеками для поочередного подставления под удары.
Закоренелый мизантроп допускал, что при определенном стечении слепых обстоятельств его могут уничтожить, людская орда огромна, но и в свой смертный час ни на кого он не посмотрит как на значащую единицу. Ему пришлось заметить Александра. Уже во время их первой встречи, после нескольких коротких вопросов и замечаний этого нового следователя, он неожиданно для себя решил, что будет с ним контактировать. До сих пор он не предполагал, что может столкнуться с равновеликой натурой. Необыкновенно развитый, изощренный рассудок Главаря мгновенно расценил положение вещей: этот индивидуум, его антипод, – ему равномощен. Он понимал, что Александр, так же как и он, совершенно одинок и они стоят по разные стороны болота, имя которому – обывательская рутина. И вот он, глава бесподобной корпорации, попиравший гуманные ценности как труху, не может стойко отразить стрелы с диаметрально противоположного пункта, находящегося на одном уровне с его высотой. Они словно узрели друг в друге завершающий компонент своей самодостаточности. Главарь, уязвленный силой посылаемых противником ударов, видел, что его ответные ядовитые уколы также больно ранят Александра. Какие экзотичные плоды могла бы принести их дискуссия на свободе? Но чем бы ни закончилось их противостояние, в каком бы синтезе ни завибрировали их на первый взгляд взаимоисключающие постулаты, это в любом случае было бы приговором всему белому свету и… им самим.
Виктор томился в душном, просквоженном разнотипными энергиями большом зале, и временами его охватывали страстные порывы: освободить бы Главаря от преступления, какой бы получился человек! Но от этой скверны нельзя отмыться не только ему, нельзя никому. Разве не вынуждено любое дышащее создание что-то постоянно сметать на своем пути, чтобы обеспечить себя жизненно необходимым? Агрессия низости и варварства на всех направлениях обуздывается по возможности официальными судами, которые в той или иной мере всегда заражены безрассудством. Их продиктованные конъюнктурой вердикты несостоятельны и промежуточны, ведь у каждого здешнего истца и ответчика за душой – повестка на Страшный Суд. Александр, похоже, услышал ноты надзвездных императивов и усомнился в своем праве давать однозначные определения чему бы то ни было. Он не мог предположить, какие голоса доносились до его оппонента, но было очевидно, что Главарь уже был готов направить собственное оружие и против себя самого.
По ночам Виктору иногда снился кошмарный сон: он, слабый, растерянный, испуганный, стоит перед грозным, окутанным сизой дымкой существом, бездонные зрачки которого светятся стальным холодом. «Виновен?» – спрашивает нещадный дознаватель, и вопрос его на разные лады повторяет эхо. Виктору жутко, он не в состоянии отвести глаза от рассекающего душу взгляда, хочет сказать «нет» и не может. Он чувствует, как его руки покрываются чем-то липким, и соображает, что это наследственная грязь первородного греха. Он отводит руки за спину, яростно их вытирает, но отвратительное вещество поднимается к локтям, достигает плеч; вспенившись, обвивает шею и пытается захлестнуть лицо. Безжалостный субъект глядит на него, не моргнув, не изменив позы, и Виктор не выдерживает, он кричит и просыпается от крика…
Лимиты долготерпения, положенные для каждого исторического периода, почти исчерпались. Эпохальное следствие подходило к концу. Александра отстранили от работы, за ним велось наблюдение, врачи настоятельно рекомендовали ему уехать в южный город на лечение. Дело не развязали, его, как это часто бывает в подобных случаях, разрубили. С отчаяньем и тоской выслушал Виктор шаблонные заключения так ничего и не осознавших профессионалов. Никому из них не пришло в голову, что и они тоже – исполнительные элементы заведенной карающим перстом механики, которая повсюду режет по живому, беря мертвой хваткой. Публика, чье терпение вот-вот грозило взорваться, удовлетворенно вздохнула. Никогда еще смертные приговоры не выносились в таком количестве. Усталые люди, сдавленно улыбаясь друг другу, расходились по домам с наивной верой в сердцах, что наконец-то восторжествовала справедливость и вышедшие из берегов энергии войдут в свои русла.
Александр застрелился в день казни Главаря. Виктор спустя несколько дней умер в горячке.
Галина Болтрамун