Воскрешение Лазаря
«Он воззвал громким голосом: Лазарь! Иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет. Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и увидевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него».
Евангелие от Иоанна
Совершилось чудо: Лазарь восстал из мертвых. Было бы очень интересно узнать его собственное мнение насчет своего возвращения из горних владений Всевышнего к примитивным и уже неродным пенатам. А соплеменникам воскресшего, равно как и последователям воскресителя в иных эпохах и местностях стоило бы задуматься: откуда вернулся скончавшийся? Из недосягаемой трансцендентности, которую в обиходе называют «тот свет»? В таком случае он мог бы сразить всю ойкумену нечеловеческим знанием, необратимо пошатнуть ее, приподнять над земной долей. В высшей степени странно, что никто не просил Лазаря поведать о его беспримерном путешествии и он сам не проронил на эту тему ни слова. На каком-то зыбучем уровне сознания непроизвольно срабатывает понимание, что сказать бывшему мертвецу нечего. Заложники солнечных циклов и лунных фаз интуитивно, не отдавая себе отчета, уверены, что не способны принять вести из тех беззакатных краев. А вестей и нет, Лазарь ведет себя так, словно он очнулся после длительного сна и ничего особенного не произошло. Остается сделать вывод, что он был поднят из полного беспамятства и не имеет опыта, который невозможно ввести в контакт с экономическими показателями, остросюжетным пиршеством ритуалов и оскалами злободневности.
Что принесло Лазарю его вторичное рождение? Он помыкался какое-то время в суете сует, чтобы в предначертанный миг оторваться от тягостных забот, избитого досуга и заново упасть в разверстый зев инобытия или небытия. Каких свеч стоила эта игра? Из интонации и буквы повествования следует, что содеялось доброе дело, хотя в других местах Иисус пронзительно вещает о бренности мира сего, о том, что только в царстве Отца можно подлинно осуществиться («ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную»). А в этой ситуации, вместо того чтобы благословить неизбежное и пламенным слогом призвать пленников фатума порадоваться за освобожденную душу, Иисус вынуждает Лазаря вернуться к своим баранам, бананам и болячкам. И по умолчанию предполагается, что не должны возникать подобные поставленному выше вопросы. Создается стойкое впечатление, что судьба Лазаря (и по эту, и по ту сторону добра и зла) здесь вовсе не интересна и не о ней речь. Составителям жизнеописания Христа важно было отметить только сам факт сотворения чуда, который должен свидетельствовать о божественности чудотворца и истинности основанной им религии.
Что квалифицируется как чудо в нашем чудеснейшем из миров? Это необычное явление, которое не сообразуется со знакомыми реалиями и не поддается научному объяснению. Оно в разной степени будоражит любой ум, от самого наивного до утонченно-скептического, поэтому такие феномены не часто вклиниваются в накатанный ход рутины и не мешают истории, махая плакатами «Вперед!», шествовать к своему завершению. Но по сути превращение зерна в колос, а желудя в дуб – также необъяснимо, как левитация или хождение по воде. Последние два примера – аномалии в сложившемся порядке, но сам порядок как таковой не менее иллюзорен, он действует по непонятным принципам на фоне ничтожествования, которое всеядно глотает производимые под надзором созвездий утилитарные и идеальные продукты. Бог дал, Бог взял. Рождаясь, человек входит в наличествующее, ему отпущенное, опирающееся неизвестно на что и подчиненное скрытой воле. Устроитель подлунных вакханалий когда-то решил, что безобразному балу марионеток – быть, и выделил адекватные фонды, и организовал сопровождающую музыку. Все здесь дано во временное пользование недолговечным съемщикам недалекого пространства: миллионы органических и неорганических структур в их развитии, ясное безмолвие лазурных залежей в их статике. И в этом смысле чудо не отличается от других событий, оно также преподносится невидимой рукой. Только изредка, как экзотическая приправа к приевшемуся хлебу насущному.
Чудеса – самое слабое место в Евангелиях. Даже если смотреть только с обывательской точки зрения, они больше удручают, чем воодушевляют. Были облагодетельствованы лишь те счастливцы, что случайно оказались на пути Богочеловека, они единичные исключения в ареале хронических немочей, торжествующего невежества и липких предрассудков. Спаситель не захотел или не имел власти отменить полностью страдание, изъять хотя бы физическую боль из напряженных под ношей беспощадности тел. Свершившись в чаду повального нездоровья и гнета, отдельные чудеса повергают в уныние при мысли о том, сколько неисцеленных и закрепощенных остаются без надежды на избавление. Ситуацию безмерно усугубляет осознание того, что сама земная жизнь, даже если она залечила бы все раны и гнойники, в отрыве от божественной первоосновы – болезнь. Об этом неоднократно и прямо, и косвенно возвещает Иисус. Тем не менее он, приняв человеческий облик, странствует по селениям крохотной державы и показывает фокусы, чтобы подтвердить свое священное сыновство. Он сердится на тех, кто не верит в его посланническую миссию, и жестко угрожает им расправой, обещает награду адептам, признающим его как небожителя и мессию. Удручающая, нелепая картина, поросшая махровыми плющами морока, искореженная короткими замыканиями дутых рассудочных цепей. Чего стоят существа, так представляющие своего Бога?
Воскресение самого Христа приводит в крайнее недоумение. Что оно воплощает или знаменует? Спаситель еще раз продемонстрировал свою способность появиться в привычной для учеников ипостаси и перед исходом во владения Отца сымитировал образ землянина и вознес на прощание пятипалую руку. Ну и что же тут удивительного и достославного, если его порода – божественна? Если он Сын Вседержителя, то что ему стоит действительно сдвигать грани, менять специфику и концентрацию жизней и смертей, а уж тем более являть людскому зрению бессчетное количество разнообразных эффектов? Опять же, это включенное в хронику диво имеет целью произвести впечатление на простодушную паству почти таких же близоруких пастырей. Все знают из опыта, что мертвые не приходят назад, а этот индивид восстал из праха, предварительно отодвинув камень на своей могиле. Видимо, по мнению евангелистов, данный эпизод должен был укрепить авторитет Иисуса, обеспечить ему большее право именоваться Богом и стать ходульным персонажем лубочного искусства. Сколько из пришедших к апостольской вере приняли ее именно благодаря обрисованным чудесам? Скорее всего, на большинство исповедующих христианство повлияли общий дух Писаний, некоторые магические фразы и множество иных очевидных и не поддающихся анализу факторов, в том числе политических и социально-бытовых.
Верования людей – это порождения их кругозора и отчизны, их высшей нервной деятельности и низких инстинктов, культы в равной степени коренятся и в культуре, и в бескультурье. Психофизической особи неуютно выплескивать молитвенный жар в пустоту, изолирующую юдоль от Господней экзистенции; приятнее молиться кумиру, созданному пропорционально атрибутам интеллекта и параллельно душевным склонностям, будь то Зевс, Исида, призрак коммунизма или фантомы теософии. Обретение конкретной веры дает ложное осознание наличия некой взаимовыгодности между единицей людского рода и Всеединым, так возникает убежденность, что договор с небом на всякий случай заключен и можно всецело отдаться желанному быту, отрешившись от вечного зова отблескивающего ужасом бытия. Никакого налаживания взаимоотношений с запредельными субстанциями, конечно, не происходит. Все, чего достигает человек, – это более или менее удовлетворяющее его состояние собственной психики, если можно говорить о каком-то удовлетворении тех, кто всеми канонами и ересями естества ежеминутно подталкивается к обрыву. Однако факт остается фактом: большинство из идущих на убой как будто не знают, куда они следуют, и, побуждаемые внутренней секрецией и внешними фикциями, надрываются в поисках золотых жил и «утраченного времени».
Атеисты отрицают Писания как божественное откровение и ставят их в один ряд с популярными памятниками народного творчества. А многие из тех, кто «имеет уши, чтобы слышать», кто поддался очарованию нетипичного глаголания, отмечают многоплановость священных текстов, где веяния высокой невыразимости накладываются на будничные неурядицы, благородство помыслов соседствует со склоками, комичными суеверьями, злокачественностью сердечных порывов. Толкование некоторыми авторами библейских историй иногда по духовной мощи намного превосходит истолковываемую материю. Например, Кант в «Религии в пределах только разума», касаясь христианских догматов, снабжает их размахом и спазмами своего вдохновения и подставляет им основания, на которые не опирался плотник из Назарета. Так каждая низина творит адекватную ей вышину и лелеет субъективные упования на спасение от низости.
Признанные священными книги словно окаймлены ореолом, бывает страшновато назвать своими именами ветвящиеся в них несуразности и мании, поощряемые мутными и агрессивными традициями. Отдельно притягивают внимание противоречия, не позволяющие паломникам к храму истины найти путеводную звезду, которая не металась бы в разные стороны. Вот что, в частности, говорит К. Ясперс о неудобных коллизиях в Писаниях: «… для усвоения являющейся в Библии истины необходимо сознательно представить себе встречающиеся в Библии противоречия. Противоречия имеют многообразный смысл. Рациональные противоречия ведут к альтернативам, где правильной может быть только одна сторона. Противоборствующие силы образуют каждый раз полярную целостность, через которую действует истинное. Диалектические противоречия означают движение мысли, через которое говорит истинное, недоступное прямому высказыванию».
Откликнувшиеся на воззвания Иисуса бедные труженики не думали, не умели думать подобными категориями. Они мужали в харизме учителя для некритического, безотчетного принятия его учения. Драматичное обаяние его сентенций паляще травмировало их сердца, чувствительные именно к таким раздражителям. Ни угловатые фигуры логики, ни искрящие концепции метафизики даже не поцарапали бы однослойный базис их миропонимания. Всем умственным анализам и изыскам они предпочли кажущуюся простоту Христовой правды и, получив прививку неистовой лучезарности, были уверены, что одолели житейскую мглу. Что может противопоставить интеллект силе постигшего их светового удара? Неторные, извилистые тропы метафизики? Эти серпантины уводят в горние зоны, откуда открываются накаляющие подкорку виды и видения, но истина с тех высот также не заметна, как с любой другой точки опоры, наблюдения, отсчета. Чему следовать – это зависит от склада личности; визионерство и философское умозрение не превосходят друг друга ни по качеству, ни по убедительности, с необходимостью носят в себе зародыш небытия и пробавляются под опекой отрицания отрицания. Любые так называемые Благие Вести, картинно поколебав воздух над той или иной эпохой, постепенно включаются в банальности и апории отпетой посюсторонности. Благо никогда не войдет в составы химических соединений, общественных ассоциаций, дневной хлопотливости и сновидческих вояжей, его непомерные величина и величественность не рассчитаны на соприкосновение с объемами трех измерений.
Вышеприведенная цитата из Ясперса отображает один из принципов диалектики. Действительно, любой тезис без антитезиса – недостаточен, он парадоксально взывает к своей противоположности. А так ли уж ценен их синтез? Этот результат знаменует собой лишь мнимую надлогическую завершенность. Рассудку нравятся его успехи: он избежал однобокости, уловил какую-то целостность. Но приходит ли истинное через диалектические противоречия? Таким способом образуются лишь добавочные сути над сутолокой антагонизмов, продукты некой сбалансированности, подсвеченные бессознательным озарением. Истина не передается через вербальные комбинации. Все, что фиксируется речью, становится частью ее материи, поражается всеми изъянами и узостью азбучной примитивности. С другой стороны, язык имеет тайные резервы и неразгадываемые загадки и вносит свою лепту в дело формирования летучих околоземных идей.
Некоторые евангельские изречения как бы отрываются от основной канвы текста и повисают в отдельном смысловом поле. Множество теорий – разумных, заумных и безумных – можно развить, например, из удивляющей фразы «Блаженны нищие духом». А как проинтерпретировать вот это высказывание: «Кто от Бога, тот слушает слова Божьи»? А кого слушает тот, кто не от Бога? От кого он? Чем характеризуется консистенция праха, из которого восстали и в который обратятся те, кто не внимает высочайшему глаголу? Из этого странного заявления Назарянина следует, что наличествуют некие создания, не входящие в зону Божьего промысла. Однако ничто не может здравствовать само по себе в вотчине относительности, такие ослушники тоже должны иметь свое «достаточное основание», получать толчки от своего перводвигателя. Тут воображению ничего не остается, кроме как нарисовать другого Бога, как бы он ни назывался (особо одаренные малюют дьявола, прозорливо снабдив его бычьими рогами и хвостом).
В ряду новозаветных заповедей и наставлений (неравнозначных по сути и силе проникновенности) есть воззвание, которое просто поражает отчаянной неуместностью: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш на небесах». Ни больше ни меньше! Надлежит обрести божественное совершенство, волоча на горбе атмосферное и зодиакальное давление, имея в разлагающемся мозгу тупики и лабиринты силлогистики, в самочувствии – диагнозы, а в печенках – адский ребус первородного греха. Это обращение подобно призыву «Станьте Аполлоном!» или «Переселитесь на Венеру!» Что мерещилось биографам Спасителя, когда они вводили этот императив в негладкую структуру своих повествований? Может, напорные излучения Амона-Ра невзначай обуглили зачатки их «чистого разума» или Яхве ошпарил серые извилины огнистой субстанцией своего гнева.
Вот еще одно известное спорное назидание: «Не судите, да не судимы будете». Стоило ли высшему существу метать бисер такого качества перед профанами? Это немилосердно – требовать заведомо невыполнимого. Не по своему желанию пребывает человек в неминучих обстоятельствах, где он каждый день на разных уровнях и по разному поводу вынужден принимать решения, предпочитая один из нескольких вариантов. Даже выбирая товары для домашнего хозяйства, мы судим, полагая, что один производитель хорош, другой несколько хуже, а есть такие, что делают никуда не годные вещи. Подневольных истцов и ответчиков повального судилища окончательно рассудит лишь Страшный (может, и не страшный) Суд.
Библейские сочинения, как и всякие тексты, превзошедшие бедную ясность «протокольных предложений», допускают множество трактовок, священные заповеди пестрят побочными содержаниями. В конце концов, все книги созданы людьми, являются отражением их доли и воли, а вернее, их беспросветной недоли и неволи. Ошибаются ли те, кто считает изречения основоположников религий боговдохновенными? Нет, не ошибаются. В том смысле, что весь наш мир со всеми глобальными функциями и мельчайшими акциями принужден к существованию его Творцом, именно к такому, а не иному существованию. Предполагаемые изгнанники из рая стоят на том, куда их поставили. Праведник не сдвинется со своих позиций, и злодей тоже. Каждый солист и статист роковых феерий ходит на невидимом поводу. На выход из этой западни может надеяться лишь нечеловеческая части души – дух, немотствующий в личностных безднах и не контактирующий с душевной и телесной активностью. Только духовный, бескачественный, выжигающий потихоньку нутро компонент землянина выйдет на свободу, если будет на то высочайшее повеление. Вот что на эту тему говорит Иисус: «Никто не может прийти ко мне, если не привлечет его Отец, пославший меня». И еще: «Если кто не родился свыше, не может увидеть царствие Божие». Значит, благодать – только для благодатных? Нужно родиться свыше, чтобы попасть в царствие Божье? Какой смысл имеют проповеди, нотации, неординарные деяния Богочеловека и его распятие, если в любом случае за ним последуют только те, кого выбрал Отец, если Отец уже поставил печать судьбы (или клеймо) на каждом прямоходящем комке психофизики?
«Никто не может прийти ко мне, если не привлечет его Отец, пославший меня». «Если кто не родился свыше, не может увидеть царствие Божие». Руководствоваться идеями евангелистов или просто принимать их близко к сердцу можно, только не обращая внимания на эти фразы, они сводят на нет остальное содержание Нового Завета, в том числе и обжигающие земную тьму, лучистые постулаты Нагорной проповеди. На эти декларации Христа о предрешенной участи и энтузиастов, и Екклезиастов возразить нечего. Жалкие обладатели пяти чувств не отворят с их помощью Вселенную, не выявят и не утвердят свой статус в нескончаемых рядах Божьих иерархий или паритетов. Ни у кого нет ни сил, ни знаний, чтобы превзойти себя или прекратить себя, всех ожидает посмертье, о котором ничего не известно на этой стороне. И чистое бытие в Абсолюте, и ничтожествование в Ничто кажутся отсюда одинаковыми, почему-то априори понятно, что на входе в те несказанные эмпиреи будет убито все, «что пело и боролось, сияло и рвалось». Хочется верить, что распахнется дверь в Универсум, держащий на связи пустынную часть души, и каждый получит адекватную информацию о себе, обретет себя абсолютного или подвергнется безболезненному абсолютному отрицанию. Оба варианта слишком хороши, о них и молитвы в часы невыносимого сгущения обстоятельств. Но где гарантии, что не продолжится пытка временем или чем-нибудь похуже? Остается ждать приговора, неловко отражая глухие накаты ужаса, сдерживая экспансию смутных феноменов инсайта.
Религиозные союзы и автономные гуру не хотят довольствоваться незавидной пассивной ролью и в такт с кочующими поветриями пылко усердствуют, чтобы подсобить Вседержителю в его нелегком судейском деле. Они смело встревают в дела небесной канцелярии и посредством молебнов и ритуалов, орудуя фетишами, мощами и амулетами, подмазывая елеем рукотворных идолов, тщатся влиять на улаживание загробных судеб и прихожан, и проходимцев. Дороги в рай мостились и мостятся до сих пор с безоглядностью и жестокостью «святой простоты». Груды наломанных при этом дров и скрещенных копий еще больше отягощают и без того запятнанную и пыльную ауру Земли.
Евангелия положили начало тому, что уже две тысячи лет называется христианством (не имея на это прав, если под таковым понимать внедрение в ежедневную практику заповедей Иисуса). Крестные ходы и крестовые походы, крёстные отцы и мученики креста, крещение младенцев, крещенские морозы и рождественский ажиотаж уже вошли в литературу и историю, и, независимо от дальнейших метаморфоз цивилизации и смены ментальных ориентиров, Новый Завет обеспечил какую-то долю внимания к себе до скончания рода людского. Если в результате непредвиденных катаклизмов возникнут совсем новые -измы и символы веры, к писаниям первых христиан будут обращаться, по крайней мере, ученые, теологи, летописцы событий. Не исключено, что кто-то с обостренной совестью и стойким иммунитетом к официальным лозунгам и усладам мейнстрима раздаст свое имущество бедным и будет ожидать второго пришествия.
Царство кесаря, как повелось, приумножает, поднимает в цене и проматывает свое кесарево, не прекращая посягать на Божье. Лавины информационных и технических атак на психику провоцируют технофобии, нагнетают боязнь утраты гуманистических идеалов. С кафедр и трибун различной высоты и окраски звучат предостережения о постоянно растущей опасности для операторов превратиться в придатки машин. Во что бы ни превращались люди под прессом мифологий и модернизаций, опасность у них одна и та же во все века: быть отринутыми вечностью. Невзирая на кесаря и его сатрапов, в лакунах конъюнктуры накапливаются провозвестия о том, что человек не только робот и раб своей обстановки, но и нечто иное, соотнесенное с Абсолютом; об этом не дают забыть и пронзающие подсознание сквозняки неприродного характера, и неустанное, превозмогающее гравитацию земли притяжение неба.
Громогласными взаимозависимыми тирадами инноваций и варварства не заглушатся тихие изречения «не от мира сего» типа: «Тесны врата и узок путь, ведущие к жизни, и мало тех, кто находит их»; «Не ищите себе сокровищ на земле… но копите себе сокровища на небесах»; «Если кто не родился свыше, не может увидеть царствие Божие»; «Не хлебом единым жив человек». Такого рода максимы не имеют прикладного значения, не оцениваются по обычной ценностной шкале, они зачаты выходящими из ряда вон элементами, зреют в обособленном микроклимате и принесут (если принесут) плоды, вскормленные иными солнцами.
Какой бы грандиозностью ни отличались достижения прогресса, его кристаллические, металлические и политические решетки подлежат бесславному растворению в едких водоворотах Леты и Стикса. Такая вот «невыносимая легкость бытия». Так придет ли Сын Божий в блеске всемогущества судить живые и канувшие народы, вылепленные Отцом из глины для выбивания почвы из-под ног друг у друга? Помолчим о Божьих отпрысках. Это людское воображение снабдило Всевышнего родственником, разделило Его на три ипостаси и присовокупило к Нему сонмы поющих ангелов. Трудно допустить, что Он гневается за подобные дедукции и откровения на тех, кого лишил разума и самостоятельности и заставил решать мнимые задачи.
Суждения человека – дискретны, вопиюще неосновательны и ущербны, рассудок не в состоянии вникнуть в подоплеку даже близлежащих предметов, скрывающих истоки своей вещности, начиненных баснословными колониями атомов. Обладатели такого умственного инструментария будут до последнего часа бойко задействовать его для раскрутки и взвинчивания суеты сует, ни для чего другого данный мыслительный аппарат не пригоден. Частью этого инфантильного процесса является и тот факт, что зрители непознаваемой, необъяснимой яви, игнорируя чудовищность тотальной иллюзорности, вдохновенно составляют, ревизуют и передают по наследству каталоги чудес, где уже прочно заняло свое место воскрешение Лазаря.
Галина Болтрамун