На следующий день обескураженный кандидат лихорадочно переваривал в уме обрушившиеся на него сведения. Слуги Верховного Бога предъявили ему поразительные факты. Приходится привыкать к тому, что они – бывшие работники, моряки, селяне или знатные особы и лучше его знают порядки за пределами обители. Кир на основании журналов учета поведал, что в течение века в служителях значились представители всех слоев населения. Одни вступали в орден совсем юными, другие – в зрелом возрасте, некоторые – стариками; понятно, что каждый из них функционировал в какой-то социальной сфере до вхождения в братство. Арри никогда раньше не связывал формы быта с членами этой феноменальной конгрегации, в подсознании жило убеждение, что путь избранников бесподобной святыни должен начинаться в исключительном месте и вести их к цели под флёром чрезвычайных обстоятельств. Досточтимый, натягивающий веревки на корабле или чинящий водопроводные системы, молодой и сильный, выполняющий чьи-то приказы, используемый в качестве рабочей силы? Невозможно представить! И зачем он рассказал это с такой подчеркнутой непринужденностью? Немного погодя, Арри понял – зачем. Его участь уже вливается в совокупную судьбу общины, и ему намекнули, что ему предстоит соседствовать с живыми индивидами, не с абстрактными фигурами. Да, они обедают и ужинают, умеют шутить, нарушают библиотечные правила и, может, какие-то другие, а до поселения на сакральной территории каждый занимался своим ремеслом. Это не должно удивлять, нельзя стряхнуть с физической особи законы естества, но кажущаяся неправдоподобность выявленных событий все-таки давила на мозг, к этому надо было адаптироваться.
То размеренно, то немного сбиваясь с темпа, маршировали дни и скатывались в незримые лакуны. Всполошенный адепт Верховного Бога постепенно успокаивался, он примирился с новыми реалиями и даже пожурил себя за глупость, иногда он и впрямь выглядит нелепо в своем страстном желании преодолеть очевидное. Он свыкся с тем, что Досточтимый занимался орошением полей, ему даже стала нравиться эта картина. А землепашец Сид, это же… поэт! Думал ли кто-нибудь из жнецов о грусти увядающей соломы? Вряд ли, скорее о том, что добро пропадает. От него не исходит первозданная мощь непросветленной родительницы-земли, его суть была изначально дрогнувшей, оторванной от всех почв и обращенной к некультовым священным силам. Что он хотел ему сказать в ответ на приглашение в гости? Явно вспыхнуло какое-то желание и сразу погасло… И что за улыбка! Он еще не ровня остальным служителям, но улыбка уже почти храмная, надсмысловая, будь он трижды крестьянин.
После памятного мероприятия, когда Арри помогал наводить порядок в библиотеке, он стал иногда получать от братьев мелкие поручения, которые выполнял с удовольствием. Сквозняк разочарования сменило незнакомое смутное чувство, а затем раздувшиеся эмоции утихли и не заслоняли привычные контуры мыслительных горизонтов. Эпизоды биографий служителей растворились в ничто, подобно тому как все в обители теряло обыденные характеристики. Крепнущий кандидат открывал все новые грани беспрецедентного достоинства рыцарей уникального ордена; эти качества формировались и оттачивались Храмом, который из своих конструкций, из своих бездонных недр излучал энергии, создающие микроклимат, не подвластный ни стуже, ни зною всего мира. Что-то настоящее и неотвратимое прикасалось к душе, снабжало ее основанием для надежды и самооправдания.
Арри стал задорнее беседовать с отцом во время ужина, чаще, чем прежде, шутил. Наблюдая такие перемены в сыне, бедный монарх решил использовать последний шанс. За столом начали появляться женщины, то одна, то несколько. В принципе, кандидат не имел ничего против таких новшеств, хотя ощущал в себе некоторое натяжение, его остроумие сковали рамки приличия; не все, что он позволял себе наедине с отцом, было уместным в присутствии дам. Дамы были милы, вечера обрели иной оттенок, однако не были лишены приятности. Король радовался и старался изо всех сил разнообразить застольные встречи и придать им побольше прелести. Рассеянный слуга Верховного Бога эти ухищрения почти не замечал, и только когда одна очень красивая девушка стала ежедневно садиться напротив его, а король принялся слишком часто хвалить ее недюжинные добродетели, до него дошли умыслы отца. При соответствующем настроении он зашел к государю и, застав того в одиночестве, заявил недовольно и понуро:
– Я не одобряю твое поведение, ваше величество.
– В чем дело, что ты имеешь в виду? – король засуетился.
– Твои проделки примитивны и надоедливы, ужинай в дальнейшем без меня. Впрочем, я уже сейчас могу получить жилье в обители, если условия здесь ухудшатся, это мне обещали при приеме в кандидаты.
– Не ухудшатся, – повинился король. – Я не буду больше никого тебе навязывать.
– Я рад твоей понятливости.
– Не уходи из дворца, сын, все потечет по-прежнему.
– Договорились.
– Задержись немного, мне бы хотелось узнать… Это не попытка воздействовать, не упрек, просто очень любопытно. Ты молод, красив и по своему положению мог бы получить все что угодно. Неужели тебе совсем ничего не жалко? Наконец, женщины. Они тебя тоже не волнуют? В твоем возрасте это более чем странно.
Неадекватный принц усмехнулся.
– Чтобы воспринять мои принципы, ты должен иметь мою структуру интеллекта, а это невозможно. Поэтому я не буду сооружать никаких обоснований, а скажу лаконично: нет, мне ничего не жалко, напротив, я счастлив, что удаляюсь от всех моих блестящих перспектив.
– Несомненно, ты прав, – согласился монарх, – никакие доводы в оправдание твоего поступка не стали бы для меня убедительными. Я никогда не пойму, как можно отказаться от обладания величайшей державой, от чести быть первым человеком на планете. Не гримасничай, я давно уяснил, что я не в силах разбить твои многокрылые философемы. Но ответь мне без обиняков на простой вопрос. Допустим, ты представляешь себе, от чего уходишь, но знаешь ли ты, куда идешь? Раскрылись ли перед тобой твои новые товарищи?
– Нет, – признался неискушенный кандидат.
– Вот видишь. Я еще раз просмотрел записи о Храме. Что есть, то есть: за служителями не только не замечено каких-либо нарушений общественных и божеских законов, за ними не числятся даже мелкие проступки. Я, может, испытал бы к ним симпатию, если бы проведал, что они позволяют себе шалости на стороне.
Арри лукаво сощурился.
– И меня можете вписать в ваши анналы как не охотника за развязными удовольствиями.
– Вполне можно вписать. Оттого они и забирают тебя, что ты на них похож как брат-близнец. Но как же это ненормально! Ликвидация естественных влечений, странные ежегодные выступления, как будто с элементами гипнотизма, заупокойные улыбки. Они готовы каждого выслушать, они, видишь ли, всегда вежливы и доступны, а между тем никто даже приблизительно не разгадал, что это за люди. И ты вот тоже еще не докопался…
Король выдержал небольшую паузу.
– Официальная история Храма заключает в себе только достоверные факты и ничего больше, и именно она является основным источником информации. Но у нас еще собраны подшивки неподтвержденных сведений. Оттуда я узнал, что устав ордена необычайно суров, служителям запрещено самовольно покидать территорию обители, а вступающий в братство кандидат подвергается очень тяжелому испытанию. И вообще, говорят, что по ночам, когда уходят слуги, там что-то происходит, чего не должны видеть посторонние, и никто никогда не видел. По миру ходит много пересудов, возможно, они слишком предвзяты. Но все же подумай! Столько лет строжайшей дисциплины – и ни одного нарушения; столько лет служения Верховному Богу – и отсутствие видимых ритуалов! Никто на земле так не умеет хранить свою тайну. Они как-то непробиваемо закупорены. Сын, тебе, правда, не страшно? Ведь тебя ожидает полная неизвестность, и знай: если разочаруешься, обратного хода оттуда нет, никто еще не уходил из обители. Повторяю, я не стараюсь тебя переубедить, мне в самом деле хочется хоть что-то понять. Например, твое бесстрашие перед темным будущим.
– Я не могу сказать, что у меня нет страха, – серьезно ответил Арри, – однако мои опасения совсем другого толка. Да, Храм – это тайна, а дыхание тайны, судьбы, божественной силы всегда вызывает трепет у тварного создания. Но мне никуда не деться от моего предназначения. А что касается всей этой, как ты выразился, непроверенной информации, то я убежден: она не соотносится с аурой и масштабами святыни.
– Если даже страх тебя не останавливает, то как же боги, боги твоих предков, твоей родины? И от них ты отрекаешься ради этого верховного безликого божества? Что же это за Бог, не алчущий жертвоприношений, не откликающийся на молитвы, равнодушный к поведению людей?
– Как ты можешь определить, отец, к чему он равнодушен, а к чему нет, – уныло вымолвил Арри.
– Ну, судя по всему…
– Люди с угнетающим упрямством не хотят видеть, что они имеют дело не с богами, а со своими представленьями о них, хотя, на мой взгляд, это сверхочевидно: вечное существо невозможно исследовать в рамках временных концепций, ему нельзя приписать ни одного известного качества. Всё воздвигнутое на платформе земных категорий питается нашим неразумием и уничтожается при первой же серьезной попытке осмысления…
– Погоди, оратор, – перебил король, – ты беседуешь не со своим покойным философом. Ты можешь объяснить элементарно, чего требует ваш Верховный Бог от тех, кто ему поклоняется?
– Детский вопрос. А в элементарных воззрениях доминируют элементы подслеповатости.
– Это ваше святилище слепит глаза и колет нервы… Как бы там ни было, я недавно посетил… заносчивую громадину.
– Ты был в Храме?!
– Да. Долгие годы не переступал я этот порог... Ни один из служителей не обратил, конечно же, никакого внимания. Монарх не привык к такому обхождению, но не это меня задело. В общем, все знают, что они дальше своих носов ничего не видят, и никто от этого, как говорится, не страдает. Однако они могли бы меня приветить не как властителя, а как отца, отдавшего им престолонаследника и сына. Куда там! Мраморные статуи – более согревающие и радушные, чем эти вроде теплокровные особи.
Король вздохнул.
– Ну, давай я тебя поблагодарю от имени всех, – улыбнулся Арри.
– Знаю я цену вашей благодарности, имел удовольствие наслушаться от тебя всего… Но я чувствую, что моя неприязнь к Храму постепенно отмирает. Он уже ни на что в моем достоянии не посягнет. И теперь, когда я, прочистив глаза, рассмотрел, кто ты на самом деле есть, я действительно рад, что ты уходишь именно туда, а не в какой-нибудь дальний скит.
– И как раз поэтому, – съязвил будущий служитель, – ты так тщился подсовывать мне приманки в виде прелестниц?
– Ах, сын, – монарх немного сконфузился, – ты ведь стал куда более общительным с тех пор как тебя взяли в кандидаты, и я подумал, что, может, наблюдая уклад обители, ты разочаровываешься… Ну, ты знаешь, что утопающий и за соломинку хватается. Недавно мне поведали историю смуглокожего принца, убежавшего из роскошных палат, чтобы надеть бедное платье и босиком распространять свое учение по всему свету. Такие существа одержимы богами или демонами, и если провидению было угодно послать мне такого отпрыска, то тут уж ничего не поделать… А после душевного примирения с этой полыхающей горой у меня как будто груз свалился с плеч. Я ведь не любил святилище главным образом потому, что ты предпочитал его всем благам. Наконец эта проблема волей-неволей разрешилась, напряжение спало. Но я никогда не смогу одобрить твой поступок. Я просто молча отступил.
– Я бы не сказал, что молча.
– Ну, да, да! – с досадой воскликнул король. – Скорее, я отступил громко, изъявляя естественные человеческие реакции. Конечно, – он погрустнел, – я сдался только потому, что ты сильнее. Ты никогда не был сыном, и ты знал это всегда, а я не знал – вот что печально. Я только сейчас в полной мере осознал, кого потеряла держава в лице Рея. Мальчик был изумителен, следовало беречь его пуще зеницы ока.
– Держава не потеряла ничего, – бесстрастно заявил Арри, – она и думать забыла о погибшем принце.
– Твоя правда тяжеловесна и жестока. Тебя совсем не трогает образ безутешного родителя над могилой сына.
– Правда есть правда, она тождественна себе. А потери – одна из самых неумолимых земных правд.
– Я не перестаю удивляться, что именно мне боги даровали такое детище. Но, пусть наши перепалки подчас абсурдны, я прошу, не покидай меня до твоего ухода в обитель. Мы будем на досуге встречаться и причудливым способом развлекать друг друга.
– Согласен, – прозвучало веселое обещание.
В дальнейшем свидания отчужденных родственников стали происходить реже. Не потому, что какие-то последствия повлекла за собой попытка короля вернуть в лоно семьи и государства заблудшего сына. Пошел третий год испытательного срока Арри, и все его существо сосредоточивалось.
Каждое утро кандидат первым делом вспоминал, что он избранник величайшей святыни, а Храм на множестве неземных наречий подтверждал это и в потемках своих галактик скрывал судьбу всех призванных адептов. Он, как всегда, испещрял свои грани диковинными формулами и композициями, выплескивал дымящиеся сгустки глубин, отражал невидимое и неукротимо высился, отводя содержимому будней место далеко внизу. Ранее тайна святилища воодушевляла интеллект, затормаживала кровь и вызывала неимоверные упования. Теперь же наряду с этим давал о себе знать и примитивный страх. Сообщение отца о ночных ритуалах в обители Арри поначалу пропустил безо всякого внимания, и вдруг оно вспомнилось и остро вонзилось в нервы. Он еще не имеет ни малейшего представления, в чем заключается служение Богу тех, что называют себя служителями. И если никто не в состоянии определить ценность священнодействий по шкале макрокосма, то приносят ли они отраду самим братьям как поддержка и символ их содружества? До сих пор он занимался, пусть и с большой радостью, второстепенными и третьестепенными делами, он ни разу не слышал слова богослужение.
Арри начал умышленно посещать обитель рано утром и поздно вечером, надеясь стать свидетелем хоть одного эпизода, который позволил бы приоткрыть завесу над изолированной общиной. Он наталкивался на неизменно теплый прием, никто не смущался при его внезапном появлении, но незримые заграждения были несдвигаемыми. Не считая ежегодных лекций, которые нельзя отнести к отправлению ритуала, никакие богослужения в дневные часы не совершались, это было очевидным для всех. Несколько адептов не обрядовой религии постоянно находились в святилище и были готовы к диалогу с посетителями. А какого рода осанны раздаются в Храме, и когда это происходит? Почему с ним никто даже вскользь не заговаривает об этом? Должно же быть что-то, ради чего собрались под пламенеющими призрачными сводами пришельцы со всех концов Земли. А он сам? Как он мог до сих пор оставаться слепым, почему эти вопросы возникли у него лишь сейчас?
Кандидат с тоской обнаружил, что он незаметно для себя занял странную позицию. Он как будто снова стал неоперившимся учеником. Кого или Чего? Он со смиренным вниманием выслушивал невразумительные назидания братьев, а те произносили их с таким видом, словно недомолвки и расплывчатость были самыми конкретными вещами на свете. Арри заглушил жажду своего эго шириться в беспредельность, он сжался до маленького клубка энергий, превратился в покорное существо и безропотно следует за незримым вождем, не осмеливаясь вопросить, куда он вынужден держать путь. Какая ненормальная игра! Не умерла же окончательно его воля, и на каком-то отрезке сознания не меркнет убеждение, что он никогда не сможет уничтожить свою самость, да и не захочет. Что же творится? Надрациональный страж его сути подсказывал, что не стоит делать поспешных заключений, надо просто ждать… Арри набирался терпения, и всякий раз его разномастным догадкам и дедукциям противостояли неохватный и чарующий облик твердыни, ее бесстрастная аутентичность над океаном разгоряченных мнимостей.
Изменчивые, зыбкие настроения кандидата резко всколыхнула горькая внезапность: ему сказали, что умирает Сид. Обстановку и атмосферу густо замутили разводы беспросветности. Он испросил позволения навестить умиравшего и не сразу отважился на это, пошел тогда, когда почувствовал, что печальное известие теряет разящую силу. С первого взгляда на больного он все понял: свершилось! Перед ним был другой человек, перешагнувший через кризис, отведавший неизведанного. Лицо затянулось маской, как у всех слуг Верховного Бога.
– Вы очень удачно пришли, Арри. Сегодня мне гораздо лучше, а иногда я уже не узнаю людей.
– Сид, я так рад вас видеть! Отчего же вы?.. – Арри осекся.
– Ну, заканчивайте, – улыбнулся Сид, – отчего я умираю? Это обыкновенный физический недуг. Лекари давно говорили, что у меня больная печень, и вот она разрушается… Часто накатывает высокий жар.
Слабо играющий румянец на щеках больного контрастировал с глазами, которые уже заволакивались необратимой остекленелостью. Он выдыхал слова, как будто преодолевая препятствия:
– Умирающему трудно пользоваться рассудком, порой кажется, что это совсем ненужная вещь…
– Вы можете молчать, я лишь немного посижу с вами…
– Сейчас у меня есть силы для диалога, и мне приятно, что вы пришли. Я полюбил вас.
Арри внутренне тихо встрепенулся.
– Вы похожи на волшебника, – продолжал Сид, – так умеете привлекать сердца. В ваших манерах есть что-то от подлинного властелина. Вовсе не потому, что вы принц, ваша родословная тут ни при чем…
У гостя запрыгал комок в горле.
– Я вспоминал вас и наши редкие беседы. Я надеялся на вашу дружбу. А может, вы выздоровеете?
– Нет. Я уже ощущаю импульсы…
– Сид, до последнего времени мы были два одинаковых бедолаги, нас обоих мучила неизвестность, а от вас исходила еще какая-то древняя истома, вековечная скорбь мироздания. А теперь я вижу, что потерял вас как ровню, даже если бы вы и не заболели.
– О чем вы? – лежащий немного приподнялся.
– Я сразу, едва взглянув на вас, понял, что между нами разверзлась непроходимость. Еще недавно мы с вами были близки как два новичка, страдающие от своей неискушенности среди просветленных. А теперь вы с ними, вы один из них и уже ошпарили меня недосягаемостью. Это свершилось. Вы стали настоящим служителем.
– Да, Арри, с вашим обостренным чутьем вы не могли этого не заметить. Простите сельчанина, пережившего высокое посвящение и уже все исполнившего на земле... Сегодня мне легко, и я охотно кочую по сопкам и долинам прошлого и радуюсь вам.
– Прощать вас? За что же? Я полагал за честь общение с вами.
– Честь не велика…
В дверь постучали. Слуга принес назначенные медикаменты, справился, не желает ли больной чего-нибудь. Желаний не было. Слуга убрал со стола лишнюю посуду, сказал, что придет через час, и удалился.
– Они чрезвычайно заботливы, – промолвил Сид и задумался. – Я всегда очень боялся кончины, боялся до тошноты, до помутнения рассудка, потому что – полная неизвестность…
– Сид, я не мучаю вас своим присутствием?
Больной покачал головой и дотронулся до руки друга. Арри отважился спросить:
– Я думаю, страх перед нависшими безднами в той или иной степени, так или иначе поражает каждое мыслящее существо. И как же сейчас?
Сид закрыл глаза.
– Страх словно оцепеневает… – он поднял веки и, заметив напряжение гостя, поспешил добавить, – не волнуйтесь, со мной пока еще все в порядке, и я сообщу вам кое-что. То, что произошло со всеми нами, так называемое посвящение, настигнет и вас. Это не поддается изложению по сути, можно попробовать иносказательно… Кто-то вровень с макрокосмом касается оболочки эго, она тает… а обнажившееся ядро входит в иную систему координат, вернее, в бессистемность без координат…
– Сид, – растрогался Арри, – вы человек огромной души. Видно, что перед вашим вниманием уже забрезжили иные сущности. Однако вы приняли неловкого кандидата и дарите ему откровения!
– Я тоже питался от вашей одаренности… Мне предначертана короткая доля под облаками, а у вашей еще не видно конца, и обе одинаково сражены земной недолей. Хочется верить в освобождение и, подключив всю здешнюю наивность, во встречу…
– Друг мой, – тихо воскликнул Арри, – наша встреча состоялась, и она не подлежит отмене… Я говорю нечто простое, как будто впервые почуяв благодать азбучных истин…
На глазах кандидата показались слезы. Он взял руку Сида и негромко изливал что-то горячее, не очень связное, проникновенное. Сид слушал молча, слегка улыбаясь. Затем появился лекарь, сказал, что больному нужно поесть и отдохнуть. Арри в последний раз пожал руку брата и направился в библиотеку.
– Давно не заходили, – флегматично констатировал Кир. – Что-нибудь понадобилось?
– Нет. Я не за книгами… Я был у Сида.
Ресницы библиотекаря колебнулись. Но это была мгновенная реакция, сразу утонувшая в безмятежности. Арри все больше и больше постигал неодолимую притягательность храмного безмолвия. Он заметил, что на территории святилища молчание лучше всего вписывается и в интерьер, и в атмосферу, и в отношения между индивидами. Расслабленные руки Кира лежали на пустом столе. Он сидел, отклонившись назад и чуть запрокинув голову. Он ничего не делал. Долго ли он находился в таком положении? Какие эмпиреи посещают его невообразимые мысли? Внутреннее внимание Арри покинуло умиравшего друга, метнулось в сторону, его охватило любопытство.
– Кир, я не могу удержаться от вопроса, – он немного замялся. – Долго ли вы так сидите, отсутствуя?
Библиотекарь пожал плечами.
– Не знаю. Время иногда склонно изменять свои качества, и тогда то, преображенное, трудно соизмерить с так называемым реальным.
– Как похоже! – взволновался молодой человек. – Со мной тоже случаются подобные провалы. Отец удивлялся и порой сердился, что я могу часами ничем не заниматься. А для меня – это выход в некую другую систему, причем при полной сохранности бдения, рассудка, восприятия. В обители бывает время для такого безвременья?
– О да, бывает… Как самочувствие Сида?
– Сегодня, как никогда, хорошее. Он так сказал. Надежды уже нет.
– Надежды на что? На то, что он одолеет недуг? Ни малейшей.
– Но ведь известны случаи, когда неожиданно выздоравливали неизлечимые больные.
– Говорят, что и камень иной раз плавает. Сид уже вошел в свою смерть.
– Я понял, – подтвердил Арри и невпопад добавил, – мы стали друзьями.
– Ваш друг был наделен фантастической способностью переживать мучения. Он как бы расщеплял все вокруг, и ядром каждой вещи неизменно оказывалось страдание.
– Его страдание уже затянулось недвижным флером, он стал подлинным служителем.
Кир наполовину закрыл глаза и медленно направил зрение внутрь. Гость робко спросил:
– Я утомил вас?
– Нет, – заверил Кир. – Ваше присутствие здесь всегда желательно, помните об этом. К Сиду вам лучше больше не ходить. С него снимут, насколько можно, телесную боль. Он вступил в обитель достойным братом и поспешно покинул нас. Уже покинул.
– Я вижу, – согласился кандидат, – и никогда не забуду, что, переступая черту, он говорил о симпатии ко мне. Это меня парадоксально согрело, не убавив количества фатального холода на земле…
С губ библиотекаря сорвалось еле внятное междометье, под веками немотствовало царственное безразличие, мимика не выражала никаких настроений. Он сегодня ленился, его движения были плавными и мягкими, каждая фраза затушевывалась недомолвленностью.
– Я пойду, – заторопился Арри. – Пусть продлится ваше путешествие в безмятежность. Извините, что вторгся.
Кир сделал прощальный жест, отпуская кандидата, но через несколько секунд призвал его задержаться.
– Дорогой брат, – промолвил он несколько энергичнее, – мы уже привыкли обращаться с вами как со своим и игнорируем те формы вежливости, которые соблюдаем в отношении чужаков. Вы не должны обижаться.
– О, нет, конечно! – юноша улыбнулся и шагнул за дверь.