Недели через три после выступления воинского отряда пришло известие, что принц Рей погиб. Хоронили его торжественно, как заслуженного воителя, славя доблесть его и отвагу. И хотя все знали, что доблести и отваги королевскому сыну было не занимать, все знали и другое, то, что погиб он совершенно случайно. Как ни старались компетентные государственные службы скрыть этот факт, им не удалось. Многие свидетели произошедшего распространили исподтишка причину гибели их предводителя.
Подойдя к провинции Прадос, державное войско, застигнутое ненастьем, разбило лагерь в холмистой местности. Трудно предположить, зачем принц Рей тайком покинул позицию, чтобы побродить по окрестностям в такую неспокойную ночь. Утром он был найден неподалеку от стоянки раздавленным обломком скалы. Эта нечаянная нелепая смерть привела в замешательство верхушку отряда и была расценена простыми бойцами как плохой знак. И если вначале поход задумывался как устрашающая акция, как предупреждение самонадеянной области, то теперь, вне себя от гнева и смятения, командующий был готов отдать приказ разгромить неприятеля. В провинции каким-то образом узнали и о смерти наследника, и о порывах войсковых лидеров.

Ранее наместник Прадоса завербовал на свою сторону немало приверженцев, щедро посулив им высокие посты, богатство и привилегии. Он убеждал, что серьезно король с ними воевать не будет, что основная задача их региона – выбить себе определенные уступки, которые потом можно будет постепенно увеличивать, главное – начать. Однако сейчас, узнав о намерении подступившего отряда учинить настоящую баталию, все перепугались. Игра окончена, а о том, чтобы отбить части регулярной армии, не могло быть и речи. Несмотря на пафосные призывы властителя, прагматичные политики решили не допускать разорения своих земель и напрасной гибели людей, и тот вынужден был сдаться. Имперское воинство встретили с белым флагом, что окончательно спутало мысли его предводителя. Он не стал делать скоропалительных выводов, предпочтя взвесить факты и принять такое решение, которое одобрил бы король. Государь был расчетливым владыкой, и вряд ли ему пришлось бы по вкусу бесцельное опустошение его собственной державы. Принц погиб не от руки противника, а по чистой случайности, следовательно, некого винить и некому мстить.

Спустя несколько дней начались переговоры. Обе стороны превосходно сыграли свои роли. Уполномоченные самодержца заверили недавних бунтовщиков, что они искренне уважают религиозные устои провинции, и напомнили, что в свободном государстве каждый обладает соответствующими правами и обязанностями. Глава Прадоса и его чиновники выразили глубокое удовлетворение в том, что ситуация уладилась и набожным обитателям этих краев не угрожает кумир в виде абстракции без имени и лица. Были обсуждены и прочие дела в регионе и во всей стране с соблюдением иерархических и дипломатических формальностей.

Таким образом, боевой отряд отлично справился со своей задачей, одержав безоговорочную и бескровную победу, хотя гибель принца сильно умалила достигнутые результаты. Горе короля было безмерным, но он быстро взял себя в руки, устроил сыну поистине царственные похороны как национальному герою. А в душе он каждый день взывал к богам, напрасно вопрошая, за что ему такое наказание. Он допускал, что это была месть Верховного Бога из Храма, так как он никогда не оказывал почестей этому Богу. Но ему все должно быть безразлично, этому черствому идолу! Он же не принимает ни молитв, ни даров, и неизвестно, чего он ожидает от людей, отчужденный и одинокий.

Король был очень доволен поведением Арри в дни погребальных церемоний. Вначале, правда, тот пытался отказаться от участия в этом, как он охарактеризовал, бесполезном и напыщенном действе, ибо Рею такой спектакль ни к чему, а развлекать граждан можно более пристойным способом. Король заклинал его во имя всех богов совершить ритуал так, как предписывает закон предков, подчиниться хоть раз вековым канонам. И Арри уступил. Он безропотно приходил туда, куда ему полагалось, говорил и делал то, что ему велели. «Мальчик повзрослел», – с отрадой отметил любящий отец.

По завершении похоронных обрядов младшего и теперь единственного сына государя обвило затишье, вызванное печальным событием. Он допоздна бродил по парку или, наоборот, надолго закрывался в своих комнатах, он с жалящей грустью думал о брате, внезапно вошедшем в его жизнь и еще более неожиданно покинувшем его. Так вот что терзало его перед походом: предчувствие собственной гибели. Арри вспомнил, как смущали его фантастичные проекты брата, но за бурлящей пеной юношеских грез он сумел разглядеть настоящего Рея и был уверен, что душа его созреет… Случилось негаданное… Старый друг, учитель философии, и недавно обретенный, брат, выбыли навсегда и не пришлют никакой поддержки со своей новой родины. Арри остался совершенно один. Он до мелочей воспроизводил в памяти разговор с Досточтимым; храмные эманации то буравили сердце, то опускались до уровня подсознания и ворошили все новые пласты его сути. Это постоянное преображение святилищем могло бы необратимо пошатнуть его рассудок, но граничивший с невероятностью объект синхронно вселял и устойчивость, может, самую неколебимую устойчивость под солнцем…

Иногда Арри снились зыбкие серебристые лакуны в черношёрстой ночи, которые не имели ни контуров, ни величины и предлагали примыкающее к небытию умиротворение. Эти жутковатые просветы завораживали онемевшее эго, обдавали потусторонней апатией. Грудь сжималась под натиском безымянной агрессии и терпко ныла… Такие сны необычайно утомляли, и Арри еще острее осознал: нельзя продолжать это двойственное уродливое существование. Умерли учитель и Рей, Лия – далеко, и никто ему здесь больше не подарит ни капли благосклонности. Надо положить конец разрушающей его душу бесцеремонной фактичности. Что сможет этому помешать? Только его физическое уничтожение, но это не помеха. Он попытается отторгнуть от себя призрачный коловорот страстей и напастей, многочисленных образов упорного и ущербного наличествования. Лишь под сенью Храма теплится галактическая тишь. Чего же необходимо достичь, что нужно усвоить и выстрадать, чтобы стать частью никому не подчиненной твердыни, запруживающей естество аномальными токами? И его там заметили! Ему дали знак. Наступали мгновения, когда он просто задыхался от скачков волнения, избыточного жара в крови. Час пробил, нужно сделать ответный шаг, сказать «да» бесповоротности.

Арри заставил себя обуздать нестройный хор эмоций и сконцентрировать мужество для предстоящей, возможно, жестокой схватки, готовился распрямиться во весь рост, открыто заявить о своей воле. Внутри накапливалась и зрела прочность, жесткая неподатливость укрепляла тело, а приятный холодок не давал воспаляться мозгу. Как он и предполагал, без внимания его оставили ненадолго. Через несколько недель после траурных акций в его кабинете появился король.
– Ах, Арри, – сказал он, устало поприветствовав сына, – даже после такой беды, обрушившейся на нас, надо жить дальше. Можно себе представить, какого правителя потеряла наша держава! Но замыслы богов нам, смертным, неведомы… Мы с тобой остались одни, мой мальчик, – он вздохнул, немного помолчал, – и я не сомневаюсь, что ты будешь достойным преемником своего брата.
– Твой визит очень кстати, отец, недомолвки в наших отношениях уже невыносимы. Я выскажусь прямо, без пролога и лишней казуистики. Преемник Рея из меня не получится, так как у меня совершенно другие планы, – он несколько помедлил, – я хочу уйти в Храм.
– Слушай, сын, – с досадой ответил король и поморщился, – до тебя должно дойти, что твоим капризам пришел конец. За спиной Рея ты мог предаваться всяким сумасбродствам; теперь я вижу, что разрешал тебе слишком много, ведь даже став наследником престола, ты не можешь отмести свои причуды. Отныне я тебе запрещаю твое помешательство. Ты должен готовиться к тому, что примешь от меня великое царство, будешь самым славным человеком на земле, – тон короля смягчался, – я понимаю, что нужно время, чтобы как следует осознать почетную миссию, да и после гибели брата нелегко оправиться. Ты постепенно привыкнешь думать в государственных масштабах, ты теперь единственный продолжатель нашего рода. Тебе много было позволено, сынок, я сам не знаю почему… Потом, что это значит «хочу пойти в Храм»… Конечно, иногда ты можешь его посещать, но только как трезвый, возмужалый политик и стратег, иначе придется и это запретить. Я вынужден так говорить с тобой, – голос любящего родителя стал еще мягче, – ты уже не ребенок, ты должен…
Арри горько усмехнулся и перебил высокомерное назидание:
– Хватит. Я давно знаю, что тебе проще всего строить фразы в повелительном наклонении. Вначале позволю себе провозгласить, что я сам разберусь со своим долгом и мне не нужна для этого посторонняя помощь. Далее, я не понял, отец: или ты ослышался, или намеренно исказил смысл моего заявления. Я не сказал «пойти», я сказал, что хочу уйти в Храм. Навсегда. Это значит, я желаю стать служителем Верховного Бога.
В первый момент брови монарха резко взметнуло изумление. Затем, не успев до конца прочувствовать силу нанесенного удара, он едко ухмыльнулся и попытался заговорить, бледнея от злобы. Арри вновь перебил его.
– Я прошу выслушать меня до конца.
Несгибаемая, почти звериная жесткость в его голосе заставила короля замолчать. Юноша, словно преобразившийся в каменную статую, продолжал:
– Ты прав, я уже не ребенок и не позволю обращаться с собой как с игрушкой для имперских забав. Я объявил свою волю. Слуга Верховного Бога – это небывалая ипостась земного бытия, только считанным единицам рода людского дарован такой удел. У меня есть основания для надежды, и лишь этой надеждой я живу. Пока у меня нет ясного представления, как поступить, если в обитель меня не примут. Возможно, я уйду к отшельникам или уеду из страны. Тебя это совсем не должно заботить. Я в здравом уме и отдаю полный отчет своим словам. Я понимаю, что у тебя армия, стража и темницы, что даже один хорошо обученный стражник способен уничтожить меня без усилий. Этому я, конечно, не в состоянии противиться, да и не намерен… Отныне я прекращаю всякую ложь в наших отношениях. С этого момента я не считаю себя членом царствующей семьи и отказываюсь от всего, что связывало меня с династией и официальной рутиной. Пусть и внешне все выглядит так, как есть на самом деле, я всегда был и остаюсь узником. Ты можешь сейчас же послать за своими ратниками и отвести меня в тюрьму. Но знай твердо: я не реагирую больше на высокопарные существительные типа венценосец, помазанник, великодержавность, эта мишура отслоилась от меня необратимо.
Арри замолчал, втайне удивляясь собственной выдержке. Король задыхался. Может ли родительский слух воспринимать такое? Смысл железных фраз отступил пока на задний план, а все ближнее пространство заполнили неслыханная дерзость, вражда, непримиримость, ошеломившие его, мешавшие соображать.
– Нет, Арри, – с трудом вымолвил обескураженный отец, – ты не можешь быть таким беспощадным, ты, мой сын, которого я любил больше всех.
– Это неправда, – спокойно возразил Арри.
– Что ты говоришь, о боги?!
– А что ты называешь любовью, отец? – резко падали доводы поклонника Верховного Бога. – С самого детства у меня старались отнять именно то, что было мне наиболее важным и дорогим. Я постоянно испытывал страх, что меня отгородят от Храма, лишат любимого учителя и книг. Все жизненно необходимое я отвоевывал ценой нервных срывов и болезней, любой виток моей самостоятельности трактовался как блажь, меня хотели превратить в удобное орудие для казенных нужд, мне не разрешалось быть собой. Чтобы всем угодить, я должен был в себе убить себя… И вот теперь, когда почва подо мной трепещет, когда рисуется воплощение самого заветного, являешься ты и, образно говоря, снова требуешь моего уничтожения. Именно это квалифицируется как любовь в вашем дворцовом этикете?
Королю показалось, что к нему никогда не вернется дар речи. Он встал и с окаменевшими мускулами щек покинул комнату. Минут через двадцать вернулся, неуклюже застыл на пороге и, помедлив, глухо выдавил, не глядя на сына:
– Вот что, Арри, признай хотя бы следующее, то, что твои декларации способны шокировать кого угодно. Я не могу сейчас продолжать разговор, вернее, вести его как положено. Мне нужно прийти в себя и все обдумать. Давай встретимся через неделю. Ты согласен?
– Конечно.
Не попрощавшись, король вышел. Придя в жилые комнаты, велел подать вина, но расплескал его в дрожавших руках. Цепенея, он сидел в кресле, ни о чем не размышляя, все психические и умственные способности были парализованы. Он не заметил, как постепенно вокруг него соткалась тьма; не двигаясь, коченел в разбухшей ночи, которая, казалось, уже никогда не прояснится. Лишь под утро задеревеневшие члены обмякли, и он, не помня себя, провалился в тяжелый и глубокий сон часов на восемь. Первое, что он, пробудившись, осознал, был факт, что Арри в нем что-то убил, что из налаженного быта выступило непоправимое. Нет того мальчика, сына, к которому он был необычайно привязан; может, никогда и не было. Самое простое, что приходило в голову, – арестовать его. Но арест был бы уместен лишь как средство запугивания. А Арри не шутил, он не знает страха, и упрямство его – безгранично. Уморить в темнице собственного сына? Какой бред! Да и за что? Что скажет весь мир? Голова у короля раскалывалась. Два дня он велел не беспокоить себя, а затем созвал советников.

Мятежному юноше было не легче. Он тоже после ухода отца всю ночь тревожно бодрствовал, понимая, что жестоко его обидел, что тот, вероятно, сильно страдает. Ему было больно за те слова, которые пришлось произнести, но он повторил бы их снова и повторит, если понадобится. Отторгнувший свой статус принц предугадывал состояние владыки, потерпевшего крах в противоборстве с наследником и любимым сыном. Мучительные переживания разъедали Арри, но это не была жалость к отцу или к себе… Впереди уже замаячила дорога в Храм.
Неистовый всплеск аффектов был резко подавлен волей, и рассудок с холодной расчетливостью начал готовиться к следующей схватке, к зловещим сюрпризам и неизбежности. Арри пытался оправдать свое поведение: отец пришел к нему как господин, он и мысли не допускал, что сын имеет право распоряжаться своим будущим по собственному выбору. Что же оставалось ему делать, если не возразить с такой же непреклонностью? А впрочем, диалог – всегда противостояние в этом странном, неизвестно для чего суетящемся мире. Арри заглушал головной жар. Нужно было, во что бы то ни стало, владеть собой, быть настороже! Юноша боялся надолго уснуть, редко выходил из своих комнат, он ждал ареста, побоев, устрашений, или что они там еще могут придумать…
Ничего такого, однако, не последовало, и король, как и обещал, явился ровно через неделю. Следы перенесенной душевной травмы темнели на исхудавшем лице.
– Вот видишь, Арри, я пришел, – сказал он, – и даже в сносном расположении духа.
– Очень хорошо, – сдержанно отозвался молодой человек. – Я ждал тебя.
– Трудно вообразить, – продолжал король, усаживаясь и потухшим взором окинув принца, – как бы я справился с испытанием, не будь у меня надежды. Но боги милостивы. Сначала из-за неразберихи в провинции, потом из-за смерти Рея мы не успели в полной мере порадоваться счастливой вести. Так знай: у твоей сестры Лии родился второй сын, и в твою честь она назвала его Арри; тебе известно, что старшего она нарекла моим именем. Только подумай! В чужой стране она дала детям наши имена, и все приняли это как должное. Мне донесли верные люди, что у моей дочери очень прочное положение при дворе, она уважаема не только своей новой родней, но и окружением. Я рад и горд за нее.
– А ты знаешь, – перебил Арри, – что у Лии кроме прочих достоинств есть дар предвидения?
– Не-е-ет, – изумление вытянуло царственное лицо.
– А я очень хочу верить, что ее прорицание сбудется. Перед своим отъездом сестра предсказала, что я стану служителем Храма.
– О боги! – невольно воскликнул король, но быстро взял себя в руки, – и она… Теперь мне вспомнился эпизод, которому я не придал значения. Перед походом ко мне зашел Рей и после напутствий с моей стороны совершенно не к месту вдруг заявил: «Папа, у меня к тебе просьба: постарайся адекватно относиться к брату, не притесняй его». Я неприятно удивился. «Да кто ж его притесняет?» – с укором возразил я. Он сказал, что об этом надо поговорить после, и попрощался. Я подумал, что мальчик чрезвычайно волнуется перед первым военным выступлением, и не обратил на его слова особого внимания. Только теперь до меня дошло, что он тоже был посвящен в твои помыслы.
– Да. Вначале он меня недолюбливал, видя во мне соперника. Но широта его натуры подавляла мелкие чувства. Перед этой кампанией мы впервые в жизни побеседовали откровенно и, формально выражаясь, нащупали единство в наших разногласиях. Рей обнаружил неожиданные изгибы характера и незаурядные потенции; вряд ли тебе это интересно. Да, он искренне хотел помочь мне. Его благоволение согрело меня, я обрел брата и тут же потерял.
– Оказывается, я многого не знал, и меньше всего я знал тебя. После нашей последней встречи нам уже ни к чему практикуемый в обществе политес и можно открыто признать, как это ни горько, что того сына, которого я любил, у меня не было... Все тщательно взвесив, я могу согласиться, что бывал иногда суров; не с общепринятой, не с нормальной точки зрения, ведь я желал тебе добра, но у тебя своя шкала ценностей. А ты даже не суров, ты жесток… Ну да что уж теперь… Перейдем к самому главному. Сейчас ты должен трезво мне ответить, Арри: ты не погорячился в прошлый раз, не наговорил лишнего, твоя воля действительно такова?
– Да. Я не отказываюсь ни от одного слова. Я уже не принц, у меня только одна цель – служение Верховному Богу. Может оказаться, что я не достоин такой чести, тогда я все равно уйду из дворца, если, конечно…
– Никаких если, – прервал монарх. – Никто не собирается чинить тебе препятствия. Ты можешь действовать как пожелаешь.
– Это правда, отец?! – юноша несколько растерялся, такой легкой победы он не ожидал. – Ты в самом деле не будешь стоять на моем пути, даже скрыто?
– Я сказал, что дипломатические манеры в наших отношениях уже неуместны, поэтому сознаюсь честно, я бы использовал все явные и неявные средства, чтобы помешать тебе, если была бы надежда, что это принесет хоть малейшую пользу. Я умный человек и правитель, хоть ты, может, и другого мнения обо мне, и я отчетливо вижу, что ты – чудовище, что никакие запреты и отрезвляющие меры не окажут на тебя влияния.
– Спасибо за прямоту. Ты прав, мне нечего добавить.
Король тяжело вздохнул.
– Я почти спокоен, мой взбунтовавшийся отпрыск. По двум причинам. Во-первых, это связано с детьми Лии, ее старший сын – способный мальчик и обладает всеми необходимыми для его положения качествами, а недавно у меня появился еще один внук. Кто-то из них будет моим преемником, а пока я сам еще здоров и полон сил. Во-вторых, какая-то часть моей сути убита и не будоражит меня больше. Кроме того, у меня будет время постепенно привыкнуть к новым обстоятельствам, ты не сможешь уйти немедленно.
Арри слегка вздрогнул.
– Я все растолкую, слушай внимательно. В обитель не принимают сразу. Вначале ты пишешь прошение на имя предстоятеля или как его там называют… Досточтимого. Тебе вручат анкету со ста вопросами, на каждый из них нужно ответить. Эти вопросники часто меняются, поэтому нет смысла изучать старые, и не это главное; по-моему, гораздо важнее личная беседа. А потом будут еще какие-то испытания, и если ты их выдержишь, то станешь… нет, не служителем, кандидатом в служители. Тебе дадут испытательный срок – три года. Это подготовительный этап, тебя будут наставлять и контролировать; и лишь по истечении этого периода, если они сочтут тебя достойным, ты сможешь перейти под вожделенные своды. Так что еще три года нам придется прожить бок о бок, далеко они тебя никуда не отпустят, ведь ты должен быть доступен для наблюдения.
– Ты так говоришь, как будто я уже кандидат, – голос у юноши завибрировал.
– Можно понять твое волнение. Но я, со своей стороны, уверен, что, к сожалению, Лия была права, ты станешь служителем, иначе я бы… ну, я уже сказал. Как они могут тебя не взять, если ты чуть ли не с пеленок ничего не видишь, кроме этого нагромождения разноцветных сверканий.
– Отец, ты верно изложил, как я должен поступать? Откуда тебе известно?
– Расскажу и это, теперь ты можешь знать все. Наш Храм является как бы центром планеты, и провидению было угодно, чтобы он разместился на ближнем участке моего кругозора. Всеобщее мнение гласит, что своими недюжинными экономическими и культурными успехами наша страна обязана именно этой миражной крепости. Допускаю, что это так. По крайней мере, благодаря святилищу моя казна неисчерпаема. Приплюсуй его неимоверный престиж, все связанные с ним пророчества и легенды, его ошеломляющую красоту и все прочее… Ты понимаешь, что первейшее чудо мира нельзя было бы оставить без надзора. В составе министерства коммуникаций учреждена тайная канцелярия, она ведет круглосуточное наблюдение за Храмом и документирует все добываемые о нем сведения. Когда я опомнился после нашей достопамятной беседы, я вызвал советников и главу этой канцелярии, потому что первая вразумительная мысль, осенившая мою голову, была о том, что нужно пойти к предстоятелю Храма и велеть не принимать тебя. Мои люди, однако, заверили меня, что это безнадежная затея, что в святилище исполняют лишь одну волю – волю Верховного Бога. Из дальнейшего обсуждения ситуации выявилось то, что я, собственно, подозревал всегда, что адептов небывалой религии никоим образом нельзя ни шантажировать, ни умолять, они неподкупны и неумолимы.
Все в этом Храме поразительно. Мы знаем, к примеру, как воздействовать на жрецов любого капища. Среди них тоже попадаются безраздельно преданные своему обету люди, но редко. В основном жрецам присущи все человеческие свойства, в том числе и пороки. Они падки на всякого рода посулы и вознаграждения, нарушают положенные им нормы поведения и поэтому уступчивы, ими можно манипулировать. Но ты оцени, дружище! Мои чиновники подняли все записи начиная со дня основания Храма. Невозможно было найти ничего. Никто из служителей никогда не совершил ни одного неблаговидного поступка с точки зрения закона или морали. Они раз и навсегда присягают Верховному Богу и не пытаются тайком воровать мелкие удовольствия из окружающих сфер. Это факт. Им невозможно предъявить обвинение, следовательно, их нельзя вынудить совершить сделку, они непреклонны и скорее погибнут, чем пойдут на уступки.
Непостижимой волей вознесена эта твердыня над миром, она неприкосновенна, и ничего нельзя приказать предстоятелю от имени короля, его даже просить неловко. Передо мной вырисовалась неизбежность, я понял, что не удастся сломать ни храмные устои, ни тебя. Служащие канцелярии мне и поведали, каким способом производится набор новичков в орден… Непросто выносить рядом с собой такую независимость. Но главное, почему я недолюбливал Храм, это потому что ему всецело был предан ты. Я словно предчувствовал, что он заберет тебя. Иногда я не мог сдержаться и мысленно желал, чтобы он провалился.
– Это тебе не кажется нелепым? Рей погиб, Лия оставила тебя ради собственной семьи. Но ты же не проклинаешь ни войну, ни замужество.
Король замешкался, но ненадолго.
– Нет. Потому что это необходимые моменты исторического развития, а этот напыщенный монстр… Честно говоря, мне порой становится не по себе от моего кощунства, немного страшновато. Хотя безликий, безразличный Верховный Бог и не проявляет себя никак, но, кто его знает, вдруг отомстит.
– Будь спокоен, отец. Ведь ругать богов – это все равно что… ну, скажем, плевать в небо. Твой плевок улетит лишь немногим дальше твоего носа и на него же возвратится, а небожителей это нисколько не заденет.
– Ты вправду так думаешь? – серьезно спросил король.
– Да, я так думаю.
– Теперь я вроде начинаю смиряться с этим мистическим холмом. Потому что то, чего я боялся, уже совершилось, он отнял наследника, а больше он ничего не отнимет. Основательно поразмыслив, мы с советниками пришли к выводу, что так даже лучше. Не будь этой вычурной конструкции, ты, наверное, сбежал бы куда-нибудь, и лишь небесам известно, что бы ты мог натворить. А так, по меньшей мере, ты будешь накормлен, в тепле и безопасности и совсем неподалеку. При желании я даже смогу видеть тебя, потому что никому не возбраняется ходить в святилище, и мне тоже. И еще, самое главное, репутация моего двора не пострадает. Мой сын не бродяга, не сумасшедший. Действительно, считается, что служить в этом Храме – огромная честь, никто и ничто не имели такого почета на земле… Но ни один посторонний до сих пор не сумел проведать, как живут и чем занимаются адепты небывалой религии, несмотря на неусыпный надзор за ними. Сотрудники тайной службы признались мне, что наблюдать за обителью крайне нудно, настолько примелькалось ее монотонное существование. И я сильно подозреваю, что часто мои люди не исполняют свои прямые обязанности, а затевают себе какое-нибудь развлечение. Все полагают, что главные и секретные события происходят в жилых зданиях ордена, куда входить запрещено и которые никто, кроме слуг, не видел изнутри. А официальные помещения обители оснащены скромно, ничего особенного там нет. Таким образом, о чудесном заведении без умолку судачат по всему свету, чего только ни приписывают служителям, но фактически никто как не знал, так и не знает, что это за люди, которые совсем не идут на контакты. И так на протяжении ста лет! И вот мой родной сын, презрев все удовольствия и сокровища, вступает туда, жаждет уподобиться этим ходячим статуям.
– Я не буду объяснять тебе почему… – тихо сказал Арри. – Поверь, это невозможно.
– Я догадываюсь, что невозможно. По-моему, ничем нельзя объяснить отречение от власти, богатства, славы. И ведь другие жрецы от этого не отказываются. Несмотря на то, что публично они любят заявлять о своей приверженности к праведной жизни, тайком они стремятся к мирским благам и радуются, ухватив хоть маленький кусочек. Почти все, кроме этих истуканов, передвигающихся как бы в своем тумане и глухих ко всему, что за пределами их мелкой вотчины. Но их Богу без имени и традиций, видимо, и надобны такие замороженные мумии.
– Не ругайся, отец, – засмеялся Арри.
– А почему бы и нет! – нахохлился король. – Ты же сам сказал, что мои плевки ничего не значат. Вот и резвлюсь как могу… А в общем, ты понимаешь, что мне не весело. Совсем наоборот, я изнурен и подавлен. Я ведь не привык терпеть поражения.
– Кроме того, ты не привык неподдельно проявлять себя, обнажать завуалированные цели и склонности. Конечно, тебе немного не по себе. Но это пойдет тебе лишь на пользу, я уверен. Хоть раз в жизни ты смог не притворяться, отбросить условности.
– Да, но это стало возможным лишь тогда, когда между нами разорвались все связи. Не слишком ли высокая цена за сомнительное преимущество быть откровенным?
– А были они, эти связи? Это только одна из иллюзий, на которых покоится общество.
– Знаешь, друг, я теперь не в том состоянии, чтобы реагировать на твои глубокомысленные изречения. Доведем разговор до конца правдиво, как начали: так вот, я не особо дорожу этой прямотой. Я предпочел бы лукавить, но иметь подле себя сына и наследника. Мои прежние чувства к тебе уже невозможны, ты слишком хорошо постарался об этом. Вся моя надежда теперь – на внуков… Но вернемся к твоему святилищу. Я был слишком возбужден, чтобы переварить все известия, которые на меня обрушили осведомители. Я сообщил тебе лишь то, что запомнил, что мне показалось важным. Если ты захочешь получить дополнительную информацию об обители, то с любым вопросом можешь обратиться к Нахету. Да, да, один из моих ближайших советников является одновременно и главой тайного ведомства. Еще у меня к тебе, Арри, большая просьба: я бы хотел, чтобы о твоих намерениях никто не узнал до твоего принятия в кандидаты. Пусть это пока останется в нашем узком кругу. Ты выполнишь мою просьбу?
– Конечно, отец.
– Ну что ж, теперь действуй как знаешь. Ты уже не принц, не наследник. А я тебе в твоем деле не помощник.
– Я благодарю тебя за все, – произнес Арри, опустив глаза.
Король кривовато улыбнулся, взмахнул рукой и, невнятно пробормотав прощание, медленно удалился.
Душа адепта Верховного Бога трепетала от ликования: свобода! Как негаданно быстро пришла свобода! Он принадлежит только себе. Он счастливое исключение в юдоли, где все крепко связаны между собой различными хитросплетенными узами. Но никого не стоит жалеть, они уютно чувствуют себя в родных клетках и даже не помышляют об освобождении, наоборот, подлинная независимость была бы для них трагедией. Но что ему теперь до всего этого! Пробил его час. Наивный отец! Разве можно за информацией о Храме обращаться к наемному осведомителю, который не в состоянии разглядеть то, что неизмеримо его превосходит. Да и слово какое – информация! Все их заключения об обители всегда будут лишь плодами вопиющего недомыслия. Пусть стараются…

Главная страница
Храм