Самым главным событием в своей жизни, поистине благословением богов принц Грег считал женитьбу на Лии. Он едва не потерял рассудок, когда впервые увидел ее, и чуть не лишился его вторично, узнав, что любим и что Лия согласна выйти за него замуж. Когда первый период неистовой влюбленности миновал и чувство стало более зрелым и ровным, он смог оценить ее по-новому и многому удивился. Лия у всех вызывала восхищение и уважение, даже его взыскательный отец заметил однажды, что вряд ли на целом свете найдется мужчина, достойный такой женщины. Она со всеми была приветлива, безукоризненно выполняла обязанности принцессы, жены и матери, не нарушала, по возможности, обычаев и этикета; будучи равнодушной к нарядам и украшениям, надевала то, что соответствовало обстановке, ситуациям, церемониалам.
С годами принц все отчетливей сознавал, что притягательность жены покоится не только на врожденных добродетелях и внешнем обаянии, ее личность таила много загадочного. Лия не демонстрировала свою апатию по отношению к придворной суете, никому себя не противопоставляла явно, но тысячи мелочей выдавали, что она иной породы. Лиина удаленность от светских интриг, ее субстанциальная инаковость и скромное, не рассчитанное на эффект превосходство заглушали в ее присутствии неусыпное напряжение зависти, злобы, недоброжелательства. Общение с нею происходило на другом уровне, задействовались не востребованные в обычной коммуникации, глубинные пласты нравов и нравственности; что-то сокрытое в людях пыталось адекватно реагировать на исключительное поведение принцессы. С безропотным согласием Грег воспринял от жены весть, что их младший сын принадлежит Храму, что бесполезно и не нужно бороться с судьбой. В душе любящего родителя рано поселилось тревожное предчувствие, что одаренный, задумчивый Арри не найдет удовлетворения в том, что предоставит ему регламентированная обыденность. Он не считал трагедией уход сына в обитель, понимая, что для него она будет спасением.
Блики вездесущей святыни бродили по лестницам и этажам дворцового комплекса, прятались в укромных уголках, выглядывали из-за предметов обихода и интерьера. Грег начал ощущать присутствие Храма с того памятного дня, когда чрезмерно взволнованная и воодушевленная Лия сообщила ему, что ее брат стал Досточтимым. С отцом-королем Грег никогда не обсуждал ни участь младшего сына, ни характер жены, ни роковое влияние легендарного объекта, все это было только его тайной, его отрадой и болью. Он видел, чувствовал, не мог не чувствовать, что Лия любила его, однако нечто странное неизменно затрагивало их отношения. Это деформированное бытование непросто было выносить, но жизнь вне сложившегося микроклимата вообще не представлялась возможной.
Друзей у Лии не было, у нее не было никого, кроме мужа, и только на него она могла опереться. Грег с радостью нес это бремя ответственности. Их кругозоры несуетно ширились и постепенно наращивали общую зону. Ветвились и таяли абстрактные лабиринты, тупики, распутья, меняли патетику их императивы, четыре сезона щедро обливали своими красками цитадели и захолустья веселой и злополучной планеты. На фоне двоящейся реальности принц выполнял каждодневные обязанности, заботился о семье, готовился унаследовать престол и с трудом мыслил себя и жену монархами. В закоренелых, отлаженных веками устоях и традициях дышала нестабильность, сумеречная поэзия витала над краеугольными камнями официальной идеологии, эпические воды подтачивали фундаменты, иероглифы будущих наречий окрыляли языковую материю.
Грег не помнил точно, когда он заразился такими настроениями. Поначалу казалось, что инородные вторжения экзотически разнообразят будни, не задевая актуальных принципов, но с годами обнаружилось, что нечто тихо аккумулируется в кладовых интеллекта и может достигнуть критической массы. Он чуял, откуда дуют ветры, – с Лииной родины, с блистающего холма, ставшего центром Вселенной. Не этим ли сквознякам отворяла душу Лия, ища уединения? А когда в лазури под ее веками вспыхивали огоньки, Грег знал наверняка, что это магические корпускулы ее Храма. С недавних пор он стал подозревать, что, несмотря на внешнее самообладание Лии, на привязанность к мужу и детям, ее подсознание вынашивает неизбежную катастрофу. Он в любом случае готов был оказать поддержку и знал, что жена примет его помощь. И вот ее внезапно заслонили могучие лавины беспроглядности. Атмосфера, лишившись ее воздействия, стала порожней и глухой, все спектры и звуки стушевались. Боль, захлестнув каждую клетку организма, достигла уровня невыносимости, испепелила нервы и отступила. Грег понимал, что его прежнего уже нет, но деспотичная горняя власть еще держит расшатанные части его существа в равновесии. Он хаотично бродил по аллеям, в висках непрерывно стучало: «Лия, Лия, Лия…»
Сгорбленный король с покосившимся лицом и бледный оцепенелый Грег сидели в кабинете монарха и молчали, не замечая ни уплывавшего на розовых дымах солнца, ни журчания фонтанов под окнами, ни, вероятно, друг друга. Всегда спешащее время медленно текло мимо, уже нечего было сверять по нему; в отдалившемся мире оно яро подстегивало конкуренции и интервенции, а сокрушенным индивидам, выбывшим из обстоятельств, звучали другие позывные. Личностные характеристики насыщались нехарактерностью, сила рокового удара отверзла запечатанные душевные закрома, сердца поддавались высокой патетике бессердечности. Когда последние багряные иглы, ощупав шелковые обои, исчезли и по залу стали растекаться сумерки, Грег тяжело поднялся.
– Не уходи, сын, – тихо попросил изможденный государь.
Тот покорно занял прежнее место.
В помещение, искаженное и распластанное в темноте, еще глубже внедрилось безмолвие. Король очнулся первым, велел зажечь светильник и, тускло взглянув на зятя, попытался что-то сказать, но голос не мог подняться выше шепота.
– Остатки нашей сути, – вяло отреагировал Грег, – вынужденно унифицируются, они одинаково и необратимо подавлены пустотой.
– Необратимо… – вымолвил монарх на этот раз более внятно. – Нас теперь только двое. Храм забрал у меня сына, дочь и внука.
– А у меня жену и сына…
– Мои дни сочтены. А ты не стар, ты еще можешь на славу поцарствовать в моей державе и даже создать новую семью.
Грег испуганно отпрянул.
– О чем ты говоришь, отец?! Разве может кто-нибудь заменить Лию? Она была единственной в своем роде, как Селена среди сонмов звездных крупинок. Безымянная стихия увлекла ее за небосвод, точнее, я не знаю, что произошло, и фантазировать не буду, истина лежит по ту сторону космического покрывала… У меня тоже осталось немного дней, сомнительное единство души и тела расчленилось, из околоземных объемов исчезло отведенное мне место…
– Я понимаю твою позицию. Лия была похожа на свою мать. Вместе со смертью королевы свет для меня не померк, но мне также никогда не приходило в голову искать ей замену. Знаешь, Грег, если б я раньше узнал тебя так, как в эти дни, я полюбил бы тебя, как родного сына. Ты напоминаешь обоих моих сыновей, Рея и Арри, не знаю, кого больше; ты вполне вписываешься в наше семейство. Но теперь мои привязанности будто отпускают меня, плюсы и минусы уравновесились… Это и есть преддверие конца?
– Наверно, бесконечности...
– Мне не хочется оглядываться на ускользнувшую жизнь, я всегда полагал, что жил достойно, и не считаю, что сильно заблуждался в самооценке. Ни одному владыке под солнцем не выпала такая доля, как мне. Никто из них не подозревает, каково управлять доминирующим государством и постоянно вдыхать гипнотические пары неподконтрольной крепости. Вознесшийся над миром колосс мне не угрожал, я, хоть и косвенно, разделял его славу, я примирился с ним, но финал меня ошеломил… А замурованный в улетевшей горе предстоятель пожертвовал этому иллюзорному гиганту корону, все блага и привилегии… и ничего не получил взамен, так он мне сказал, Досточтимый.
Грег протяжно вздохнул.
– На том уровне не бывает торгов, отец.
– Я чувствую, что ты ближе к моим детям, чем ко мне, ты больше понимаешь. А у меня только нарастало недоумение. Чем больше мне рассказывал об обители Арри, тем большей загадкой она для меня становилась. Сын никогда не обманывал меня, но его правда была такова, что воспринималась очень нелегко. Но почему-то я нуждался в ней и с жадностью внимал адепту Верховного Бога, который ничего не требует и не обещает в отличие от наших традиционных богов, дающих законы и надежду.
– Надежда не имеет оснований. Она может сколь угодно расцвечивать и согревать воображение страждущих, но она никак не соотносится с подлинностью бытия. Это эйфорическая приправа для неудобоваримой прозы будней.
– Грег, – взмолился король, – только не переходи к абстракциям, мой ум к ним так и не приспособился, хотя я с молодых лет стремился как можно больше постичь и уразуметь. Для меня уже все свершилось, как будто благословляющая десница коснулась лба…
Веки принца чуть вздрогнули, выдавая слабое любопытство.
– Я расскажу тебе. В последний раз, когда у меня был Арри, я только что поднялся после тяжкой болезни и впервые запаниковал перед близостью кончины. Я ощутил, что требует неотложного решения исподволь разъедавшая меня проблема – моя вина перед Храмом, я ведь не раз, негодуя, бранил его. Конечно, я попросил помощи у предстоятеля, к кому же еще мне было обращаться. Арри вещал, как всегда, красиво, туманно, порой иронично, и оказалось, что он вообще бессилен и ничего не знает.
Грег попытался спрятать улыбку, но король заметил.
– Вот и ты смеешься, – улыбнулся в ответ старик, – но я продолжу, я уже ни на что не обижаюсь. Так вот, сын заявил, что каждый, кто жаждет войти в контакт со святилищем, должен взывать к нему непосредственно, никаких протекций тут быть не может. Он дал мне совет повернуться душой к Храму и искренне излагать все наболевшее. Вначале я отнесся к этому недоверчиво и с опаской, но потом выработалась привычка: в часы досуга я садился у окна в спальне Арри и… не знал, что делать. Я не умел беседовать с Храмом, я только являлся перед ним, такой, какой есть, амбициозный, властный и смятенный одновременно. И чудо произошло: в какой-то момент я остро ощутил, что Храм меня видит… Арри был прав, такие вещи не терпят дискуссий. Я скажу лишь, что я успокоился, я убежден, что Верховный Бог не будет преследовать меня за богохульство, он слишком высок для этого.
– Иногда бывает, что невероятные задачи так просто решаются…
– Потому что я сам прост, Грег! Всю жизнь я имел четкие и понятные цели, я заботился о государстве и почитал богов и в итоге даже от самого таинственного Верховного Бога получил прощение, в этом мое утешение… Но все не так однозначно: святилище, умиротворяя, глубоко ранило меня, я как-то неизлечимо заразился им. Из дум не выходят странные служители с моим сыном во главе. Кто они такие, Грег? Куда ушли и кем были ведомы? Видят ли теперь нас с тобой оба Арри и Лия?
– Знаешь, я полагаю, что нельзя так элементарно ставить вопросы, они провоцируют такие же тривиальные ответы. Мы не в состоянии судить о том, что свершается за горизонтом. Мы с тобой тоже на пороге самораскрытия и уже предвкушаем негаданное развертывание зашифрованных в нас сущностей.
– Ты беседовал с предстоятелем? – поспешно спросил король.
– К сожалению, не пришлось.
– Но в твоих выражениях сквозит нечто сходное с его речами. Это касается не смысла, я плохо усваивал доводы Арри, я улавливаю какие-то… общие мотивы, что ли.
– Ты забываешь, что моей женой была Лия. В эти дни мои способности как бы вышли из своих лимитов, и мне кажется, только теперь я стал по-настоящему понимать ее и, может, заодно ее брата. Ты упускаешь из виду еще один факт: я отец другого Арри, который также безоглядно вручил себя мистическому объекту.
– Прости, Грег. Я эгоистично сосредоточился на своих перипетиях, а у нас одинаковые судьбы… Ты говоришь, что отчасти понял их, ушедших. Принесло ли это тебе хоть небольшую отраду?
– Все то, что образует содержимое Земли, неудовлетворительно по сути, здесь нет исходных данных для возникновения какого-либо позитива.
– Я так и знал, – король тихо засмеялся, – у вас ничего нет, у моих необыкновенных и страшных детей. Я же умираю в согласии с собой, на подступах к обрыву у меня не будет радостей, но и боль покинула деревенеющее нутро. Я уже совсем не тот, Грег, но у тебя нет сравнения, ты мало видел меня в прежние годы.
– Да, мы не часто встречались, но имя твое было постоянно на слуху, оно сопрягалось со всеми мировыми событиями, ты был славнейшим из владык и родителем самой удивительной женщины.
В комнату заглянул старший сын принца и, должно быть, смущенный рассеянностью отца и деда, пожелал им доброго вечера и удалился.
– Я думаю, – Грег несколько воспрянул, – что Ренид будет твоим достойным преемником, он умен и честолюбив, энергичен и не лишен благородства. Он еще искренне опечален исчезновением матери и брата, но молодые силы берут свое, перед ним уже распростерлось будущее; оно, разумеется, фантастично и наивно, как оно грезится в юности гордым и мечтательным натурам, но он уже полностью в его власти и зачарован славными перспективами.
Король вздохнул.
– Я не мог допустить, дорогой, что стану безразличным к престижу моей империи… Однако это так. Мне по инерции приятно, что на моем посту окажется выдающаяся личность, но эти заботы уже в прошлом. С языка моего по привычке слетают фразы, которыми я пользовался в течение долгих лет, но они плохо сообразуются с моим нынешним состоянием, а новые понятия и категории еще не успели оформиться. Я потерял царство и, что поразительно, вкус к царствованию, потерял детей, все, чем гордился, – и мне уже не больно, я самозабвенно вдыхаю стерильность надвигающихся далей… Проблема только в том, что завершающий этап тоже надо как-то прожить. А мне тяжело вникать во что бы то ни было, и лишь ты один не раздражаешь меня, сын.
Принц ответил не сразу.
– Мы на пороге раскрепощения, отец, нам незачем оглядываться назад, там ничего не осталось. Храм вытолкнул нас из зоны прежнего обитания, и мы безотчетно следуем за его уже погасшими огоньками. Это притяжение – фатально, оно несоизмеримо сильнее гравитации земли.
– Я слишком поздно осознал всерьез, что уникальная цитадель была мне чем-то большим, чем нежелательный соперник. Я радовался, что Арри не отказался поддерживать со мной связь, с тоской ожидал его, вслушивался в неповторимый голос, вдумывался в неимоверные сведения и суждения... Я развивался очень медленно, пока не грянуло это шокирующее событие. Оно разломало меня, и мне не жаль того, что от меня отломилось. Теперь мой характер словно впитывает превосходящие его качества, и я, как уже сказал, не нахожу слов, чтобы описать свое преображение.
– Ты ощутил себя несводимым к природной и социальной фактичности. Следовательно, ты всегда был личностью, но она дремала под слоями честолюбия, долга, соблазнов. Щупальца лучезарной горы постепенно выжгли эту шелуху, и ты отпрянул от былых привязанностей. Это удел немногих. Если бы человечество восприняло истину Храма и его адептов, это означало бы конец человечества, на таких принципах не могут развиваться цивилизации, не может твориться история. Дух – это разрушитель натуры во всех ее проявлениях.
– Я подозревал это! – воскликнул король. – Я не раз говорил Арри, что служители в основе своей – выродки, мертвые оппоненты рода людского.
– Но ты уже на их стороне, – улыбнулся Грег.
– Это из меня выходят остатки былой запальчивости, – сконфузился монарх и быстро успокоился. – Мне вспомнилось вот что: мой старший сын Рей при случае уверял меня, что наша королевская семья – не типичная, особенная. Рей тоже не был заурядным и предсказуемым, в его образцовости сквозила какая-то обреченность, перед своим роковым походом он сблизился с Арри. Вы все необычайно сложны, мои родственники. В моем сознании свершилась революция, но я, принятый во внимание чудесным святилищем, остаюсь простым… Невозможное событие встряхнуло меня, перетасовало мои качества, и я вдруг увидел негаданную правду о себе. Правда эта диковинна и в то же время отрадна. Она заключается в том, что какой-то благостный вакуум затянул меня на позиции моих детей под сень Храма. Теперь я знаю точно, что я – вместе со своей семьей, я с вами. Как это много, Грег! Я не могу анализировать это ошеломляющее открытие. Я знаю, и это знание выше моего человеческого естества…
– Быть по сему, отец, – медленно произнес принц. – Мы, вероятно, последние существа на планете с осколками улетучившегося чуда в сердцах; он пылает, наш единственный маяк, проводник по мглистому бездорожью. Мы следуем за ним, обнаженные до первоначальности. Храм не разорвал наши с ним узы, и этот самодовлеющий бездоказательный факт затмил всю тяжеловесную очевидность Вселенной. Однако не будем предаваться вымыслам и химеричным упованиям, пусть иссякают антиномии рассудка в своих живописных тупиках. Чувствуешь, как поглощает все среды и сферы полновластная анонимность и не запятнанная никакими реалиями чистота?.. Мне не хотелось бы пережить эту ночь. Впрочем, в любом случае наши с тобой рассветы сочтены. Мы уже отслоились от земной коры…
Всегда несколько пугающая односложность сумрака развеется к утру, классические золотые лучи запрудят воздушные массивы, распаляя потенции и реакции, стимулируя взаимовыгодность объектов и субъектов. Животворное светило будет вплоть до светопреставления опекать каждодневные радости и тяготы нестройного бытования. Привычные боги, окутанные благовонными дымами, досидят в алтарях отпущенный им срок, питая вариации любви и злобы, даруя энтузиазм и силу для выживания в условиях эфемерной актуальности. Амбивалентные ценности продолжат обусловливать труды и досуги, приближая обетованную катастрофу хлопотливого прогресса. Торжественно шествующая по порочным кругам эволюция, не замечая, что хронически сходит на нет, освободится от влияния чуждого Верховного Бога и его дивного святилища, которое звездным сгустком выдавалось из картин действительности и ранило психику. Пламенеющий облик Храма сохранится в памяти последующих поколений как мифическое явление, будет обрастать все новыми и новыми легендами и неизбежно исказится в этих фантазиях до полной неузнаваемости.
Два индивидуума королевской крови, испытавшие благодать некровного родства, приникали к бесчеловечности; мозг отказывался оперировать витальными и ментальными величинами иллюзорного космоса, внутренности каменели, отрекаясь от своих функций. Лишенные физического каркаса личности глядели в отворявшийся зев бесконечности и ощущали, что веки перестают служить заслонками зрения, что оно субстанциально изменилось и преодолевает порог видимостей. Эмпирика и эмпиреи таяли, обнажая вне-пространство. Сила суждения и воображения опускалась к абсолютному нулю, за чертою которого – Абсолют. Парадигма поднебесной тьмы отступала от пресуществления двух душ, которое инициировал взросший на бездонном фундаменте, свято и непостижимо сиявший на предельных гранях возможного и уже исчезнувший с поверхности земли Храм.