Одно обстоятельство, прежде не замечаемое Арри, начинало его несколько тревожить: он становился популярным в столице. Его абстрагированный облик качается над беснующимися потоками мирской эволюции, не способствуя ни ее упорядочению, ни успокоению. Так еще раз подтвердилось допущение братьев о том, что Храм существует не только для них, но некоторым образом и для потребителей массовой мифологической продукции. Иногда Арри охватывали усталость и уныние. В числе прочих обязанностей Досточтимый поручил ему официально принимать посланцев королевских академий, ученых, жрецов, учителей духовных дисциплин. Храм не участвовал в религиозных и светских мероприятиях, а приемы в обители устраивались наспех и редко и расценивались как жест снисходительности со стороны святилища; они длились, как правило, минут десять, и каждый раз их суть сводилась к обмену вежливыми фразами. Очевидная напрасность подобных встреч тяготила Арри.
– Мы сократили эти церемонии до минимума, – сказал предстоятель. – Не забывайте, что Храм – это всеобщее проблематичное достояние, и нам необходимо иногда отзываться на приветствия окружающей среды; может, это помогает парализовать потенциальную враждебность. Такие акции не поддаются рациональному объяснению, тут нет никаких правил и рекомендаций, мы действуем по наитию.
Черты лица предстоятеля, всегда неописуемые, еще больше утрачивали четкость, и Арри заподозрил, что главный служитель сам начал совершать походы в пустоту, от которых раньше предостерегал его. С некоторых пор взгляды Досточтимого стали дольше обычного задерживаться на старательном помощнике, нечто новое мелькало в них и падало в недвижную голубизну.
Бесконфликтность и однообразие существования в обители не означали предсказуемость, путеводные звезды населяли растяжимые своды твердыни и уводили одиноких странников к размыкавшимся перспективам. Закаленный храмным климатом Арри привык к новым отношениям с Досточтимым. Это не была дружба в обычном понимании. Самодостаточность каждого проникалась энергией отрадных контактов, а скрепленная духом святилища общность не выражалась в осязаемой конкретике. Их взаимное расположение не повторяло его союза с покойным придворным философом, это было сплочение взаимообогащения и самоуправства на ином уровне. С какого-то времени Арри стал замечать легкие вкрапления официальности в интонациях предстоятеля, едва уловимая ирония сквозила в этой торжественности. А может, это была совсем не ирония. Что-то неминуемое давало о себе знать заранее, надвигалась кульминация, и все в конце концов разрешилось.
– Похоже, что вы созрели, – заключил глава ордена.
Арри напряг внимание.
После короткой заминки прозвучала такая же интригующая фраза:
– Недавно мы с братьями говорили о вас.
Недоумение служителя нарастало.
– Я должен узнать что именно? – сдержанно спросил он.
– Должны, – вздохнул предстоятель.
Арри охватила тревога.
– Я неуклонно старею, – журчал уже ослабший несравненный голос, – поэтому тороплюсь; думаю, скоро мне все будет безразлично. Арри, помните тот день, когда вы впервые обратились ко мне, чтобы спросить, как могло случиться, что в обитель пробрался шпион?
– Я никогда этого не забуду, – терпкие струи хлынули в жилы Арри.
– Нельзя было не увидеть, что вы призванный слуга нашего Бога. Я дал вам знак, и вы его восприняли. С того самого момента у меня возникла симпатия к вам. Вы можете засомневаться: что есть привязанность в нашем невозмутимом царстве? Скорее, это чувство следует назвать иначе. Впрочем, вы уже славитесь за пределами святилища.
– Это удручает меня.
– Нет, – последовало спокойное возражение, – не позволяйте таким маловажным вещам угнетать себя. Я ухожу, дорогой, перемены в моем старческом теле необратимы, вместе с ними деформируется и рассудок. Недавно я предложил вас братьям в качестве своего преемника. Все выразили полное удовлетворение, не было ни одного критического замечания. Теперь я хочу услышать, что скажете вы.
– То есть как… преемника? – не понял Арри.
– Мы выбираем вас предстоятелем Храма.
Арри словно в кипяток окунули.
– Меня?! Но почему же меня? Я никогда не думал…
– Разумеется, не думали, – перебил Досточтимый, – об этом никто не думает, есть более интересные темы для размышления.
Уже исполнивший свой долг и покидающий исхоженные долины верховный служитель неотрывно смотрел на ошеломленного помощника.
– Помните вашу молодую и неуемную жажду служить Храму? Теперь у вас появится такая непосредственная возможность. Не буду нагнетать пафос, ранг предстоятеля – это вряд ли отличие или привилегия, это добровольное принятие обязанностей, которых нет у других. Это служба со всеми ее атрибутами. Только не бойтесь, она ничего не отнимет от вашей сути, наша суть состоит из неотчуждаемых компонентов. Финансовые подсчеты, набор прислуги, постоянная поддержка новичков – это только некоторые наименования каждодневной разномастной и настойчивой рутины. И лицо ваше должно быть несколько приветливее и живее, чем насквозь закрашенные отсутствием лица ваших единоверцев.
– А если я откажусь? – Арри опустил веки.
– Кто-нибудь будет вместо вас, не менее достойный… Но мне, вопреки всякой логике, было бы жаль. И не только мне.
– Все без исключения братья изъявили желание, чтобы именно я оказался на вашем посту?
– Да, ни у кого не возникло сомнений. Арри, я кратко и скупо изобразил только одну сторону этой должности, а есть еще другая…
– И третья… и, наверно, еще много сторон. Поэтому вы и тренировали меня, нагружая различными заданиями в обители?
– Поэтому. И с той же целью я в прошлом посоветовал вам отправиться в путешествие, я хотел, чтобы вы ощутили специфику пребывания под прямыми солнечными лучами, вне охранительных сводов нашего пристанища. Хотя по большому счету это не имеет значения для верховного слуги Храма. Но мне приятно, что вы возмужали на земных дорогах и распутицах, мой молодой друг.
– Я уже не молодой, – возразил Арри, – и в первую очередь ваше влияние способствовало моему духовному взрослению. Вы ненавязчиво включали меня в сферу вашей деятельности, некоторые ее аспекты мне уже знакомы, но ваша многогранность – неохватна; я полагаю, мне еще долго следовало бы оставаться вашим учеником.
Предстоятель тихо засмеялся.
– Видите, дорогой, ваш рассудок еще топорщится и противится, но душевная подспудность изъявила себя: неосознанно вы заговорили так, как будто уже приняли предложение.
– Ах! – спохватился Арри. – Я очень прошу, давайте считать, что я еще ничего не решил.
– Согласен, – ответил предстоятель, – я не тороплю вас.
Пораженный в самое ядро своего эго, Арри оцепенело бродил по саду и, окончательно утомившись, направился в жилую зону. В открытое окно его комнаты вливалась прохлада, насыщенная веяньями неумолимой глобальности. По нервам скачками пробежала колючая дрожь. Сейчас, когда прекратилось магическое воздействие Досточтимого, перед ним во всем зиянии предстало совершившееся. «Не может быть!» – взвилось мысленное восклицание. Он падал ничком на кровать, вставал, переносил и смещал книги и предметы обихода. «Не может быть», – шепотом повторяли губы. Поддававшись импульсивному порыву, он вышел в коридор, постоял у своей двери, раздумывая, затем двинулся и постучал в комнату соседа, с которым они недавно обсуждали несамотождественность текста в метафизических доктринах и влияние маргинальных мотивов на центральную идею произведения. Услышав приглашающий возглас, Арри вошел. Юний сидел на постели, было видно, что он только что проснулся. Его иссиня-серые глаза, часто похожие на кусочки льда, глядели на вошедшего без всякого выражения. Забыв о правилах приличия, взволнованный гость приблизился к нему и встряхнул за плечи.
– Скажи, пожалуйста, вы ничего другого не могли придумать? Тебе тоже возжелалось меня в роли предстоятеля?
– Да, – спокойно ответил Юний.
– На каком основании, хотел бы я знать?!
– Без основания, дружище. Не кипятись, пожалуйста, Досточтимому это вовсе не пристало.
– Не смейся!
– Смеяться осталось недолго. В скором будущем я впрямь стану к тебе так обращаться, и мы оба к этому привыкнем.
– Но как это произошло? Почему я? Почему все решилось без меня?
– Произошло очень просто. Глава ордена изложил свои соображения, и все без исключения одобрили его выбор. Поэтому вопрос тут же себя исчерпал.
– Исчерпал?! Но я тоже могу иметь свое мнение, я тоже вправе назвать того, кто мне кажется наиболее подходящим… тебя, например.
– Бесспорно, ты волен объявить свою позицию.
Запальчивость Арри ослабла.
– Твоя взбудораженность не имеет смысла, – Юний чуть повысил голос, – ты просто делаешь самоотвод, и проблема снимается. Если бы ты, как говоришь, предложил меня, я тотчас же дал бы отрицательный ответ и не стал бы бегать, как лихорадочный, по комнатам братьев.
Арри покраснел.
– Прости, Юний.
– Не извиняйся, все в порядке.
Оба немного помолчали.
– Ты волнуешься потому, – вдумчиво резюмировал Юний, – что не можешь отказаться и уже примеряешь на себе единственное в своем роде облачение. Это требует мужества. Я тебя понимаю.
– Меня застигли врасплох… Брат, послушай, тебе тоже пришлась по нраву моя персона, я очень прошу, скажи почему? Может, хоть что-нибудь прояснится.
– Должность предстоятеля сложна, обременительна, странно почетна во внешнем мире, и все-таки она поистине сопряжена с величием и подлинным достоинством. Почему все склонились к тому, чтобы именно тебя называть Досточтимым? Это спонтанное душевное побуждение, вот и все. Если попытаться как-то истолковать… Видишь ли, мы все слишком мрачны, эгоистически заняты приближением своих перспектив, сублимацией внутренних коллизий, мы застывшие, темно-непроницаемые. А в тебе пульсирует какая-то светлость. Хотя, скорее всего, ты еще мрачнее и глубже нас.
– Твое обоснование очень убедительно, Юний.
Арри обмяк, опустил голову и, тихо попрощавшись, покинул брата.
Стоя на пороге, Юний окликнул его:
– Так ты согласен, Арри?
Будущий предстоятель пожал плечами, взмахнул рукой и отправился ко сну. Лунные лучи, ощупав стройную фигуру, подписали на лбу невидимый приговор.
Арри не сразу заметил, что с незабвенного момента его посвящения качественно изменилась стилистика зыбких и летучих извержений на плоскостях и крутизнах многополюсного Храма. Теперь за блистающей риторикой и символикой неизменно угадывался вакуум прорвавшейся из-за горизонта вести, возгласившей ни о чем и тем самым упразднившей любое нечто на земле. Нередко подвижные композиции на гранях святыни перемежались зияющими пучинами, готовыми поглотить варево и марево вселенских очагов. Вездесущая безмерность алчет новых и новых жертв от трех измерений: подлинное благоговение выжигает сердце, подлинное умствование испепеляет разум, подлинное Я – где-то за смертью его временных воплощений.
Время хозяйничало на отпущенной ему территории, и пылкий служитель трансцендентности упражнял свою искусность в ареале сиюминутных надобностей. Миновал еще один этап возмужания, и вновь звонят колокола на входе в новую систему координат. Мог ли он предположить в юности, что взойдет на невиданный престол? И вот он уже почти властитель крохотной и безграничной державы. С ним ли происходит все это? Он же не имеет ни малейшего представления, как управлять кучкой несговорчивых вольнодумцев, опекаемых и формируемых нетиповым местообитанием. Универсум опалил их природу молнией из бездны и, не дав ничего осязаемого, учит общаться с неданностями.
Арри, то каменея от страха, то воодушевляясь, врастал в свое предназначение. Он ощущал, как уплотняется вокруг него тишина, как завязка фатальной драмы уже лелеет зародыши развязки. Возникшая и вначале еле заметная дистанция между ним и братьями очень медленно, но все же увеличивалась. Ну, не смешно ли это? Что за манерные игры?
– Так сложилось, – пояснил Досточтимый, – этот пост предполагает некоторую официальность в отношениях с товарищами, такое дистанцирование – одна из многочисленных компонент, создающих облик главного служителя Бога. Братья все понимают, и никто всерьез не думает о вашем превосходстве, тем не менее внешний этикет утвердился давно и себя оправдал. Истолковать тут ничего невозможно, вы оцените впоследствии разумность и необходимость укоренившегося порядка и не будете делать выводов там, где для них нет предпосылок. Я передам вам дневники всех предстоятелей, мои собственные тоже. Иногда они будут вам казаться отражением крайней субъективности, интересными, но ни на что не годными откровениями, и не надо тогда напрягаться для тщетных умозаключений, в какой-то час рукописи просветлеют и обратятся к вам по-новому.
Многоуровневые беседы Арри с предстоятелем все явственнее окрашивались всезначащей простотой неизреченного. Приветствуя наследника, Досточтимый несуетно оживлялся, и очередная порция словесной материи превращалась в духовную пищу. Храм выказывал тихое благоволение и в конце каждого их диалога ставил многоточие. Два самобытных индивида переживали кульминацию неимоверной дружбы. То, что их гипотетически связывало, было необычайно важным для младшего. Старший, отдав должное уже закачавшейся яви, стремился, казалось, не столько передать младшему добытую в релятивности мудрость, сколько заразить его корпускулами своего преображения. Сам он все дальше и дальше отступал в недосягаемость. Арри с ликующей горечью отпускал самого дорогого человека в его неизбежность. Первым угасало слово.
– Очарование и проклятие вербальности уже исчерпали себя в моем микрокосме, микро движется к макро… Арри, мы вкусили нашей неизъяснимой общности, и пусть она перетекает во всеобщность. Никогда мы уже не будем кромсать наши бесконечные темы… А теперь я в последний раз вернусь в зону земного притяжения, под давление моих обязанностей… Я передаю вам свои функции и снова хочу призвать к тому, что вам давно понятно: никакого компромисса с белым светом во всех его спектрах и ипостасях! Тут не бывает мелочей, Храм стоит только на собственных опорах. Иногда может показаться, что в определенных ситуациях допустимо занять позицию мирян и попытаться объясниться с ними с их точки зрения. Это жестокое заблуждение. Святилище и наша служба – вне логики так называемого здравого ума, обывательское здравомыслие – это курьез, и не надо пробовать подлаживаться под него даже краткосрочно и из самых благих побуждений. Если вы заговорите с обществом на его языке, а вы, повторяю, им не владеете, то с вас когда-нибудь обязательно потребуют четко и доходчиво изложить: кто такой Верховный Бог, чем служители занимаются в обители, угодна ли такая их деятельность государству и социумам, не противоречит ли религиозным культам в стране и так далее. Подобное якобы взаимодействие ведет в гибельные тупики. Всегда помните, что в каждом своем слове и поступке, в каждом жесте любой из вас – служитель Бога и никто больше. Храм существует для всего мира именно таким, каков он есть; а что этот самый мир извлекает из его сияния и извлекает ли вообще, – это не наша забота, мы не боги, мы слуги. Я знаю, что вам это известно, но я подчеркнул еще раз, повинуясь долгу… Мне сегодня гораздо легче...
– Я убежден, что ваше отсутствие неприемлемо для святилища, вы навсегда стали его незаменимым сегментом...
– Вот вы меня и похоронили, – улыбнулся больной.
– Ах! – спохватился Арри.
– Не смущайтесь… Мои качества уже трансформируются.
– И… что? – боязливо спросил верный помощник.
Досточтимый молчал, разводы пустоты тихо колыхались в его глазах. По бежевым стенам и мебели заскользили иероглифы заходящего солнца, легкие тени перечеркивали углы, намекая о призрачности всех границ. Галактическая грусть рассеивала в атмосфере блики неизрекаемой поэзии.
– Ничего, – сказал предстоятель.
Арри уже успел забыть свой вопрос, но тут же вспомнил, внутренне сжался.
– Вы хотите узнать, – продолжал Досточтимый, – что я переживаю в моем состоянии. Я ответил «ничего» в том смысле, что мне нечего сообщить. Оттуда не возвращаются, я еще здесь. На грани перехода исчезает почва под ногами, непонятно на чем держишься. Нет никого. И вас нет. А зрение мобилизует спящие резервы и тщится разглядеть то, чего нет. И оно предстанет. Если мы окончательно не ослепнем. Это обычные рассуждения, они не касаются запредельности.
– Простите мою бестактность, – заволновался Арри, – во мне разрастается духовная алчность, я страстно желаю вцепиться во все, что мне так дорого в вас, и не отпускать.
– Я любил вас, – отозвался предстоятель, – и видел ваше ответное чувство. Наша взаимная симпатия витала в воздухе, приятно горячила психику и, испаряясь, оставляла в ней красочные потёки. Все рациональные выкладки насчет того, кем мы были друг для друга, непременно оказались бы нелепыми.
– Ничего нельзя определить на фоне того казуса или удара, что преобразил наше эго. Коснувшаяся души глобальность безжалостно нейтрализовала все смыслы в шаткой вотчине бренности. Но вы для меня вне всяких содержаний были и останетесь… как позывные эфира, как императивы созвездий…
– Знаете, Арри, теперь мои глазницы даже днем прополаскивает эманация звезд, волшебных факелов детства. Это, пожалуй, все, что сохранилось в моей памяти от детства, – залитые звездной эмульсией сны, необоримо влекущая, роковая романтика Млечного Пути. Мои неудобные вопросы о дальних огоньках никогда не воспринимались всерьез, и взрослые отбили у меня тягу к откровенности. Тогда звездная карта в мистической мгле была для меня намного реальнее географических планов империй… Говорят, что старость сродни детству… Нет, круг размыкается…
Досточтимый легко встрепенулся.
– Я вас так и не снабдил особо полезными рекомендациями. Не сумел.
– Вся ваша жизнь была примером, – запротестовал Арри. – Мне страшно, я не в силах представить себя на вашем месте. Сумею ли я стать для братьев тем, чем были для нас вы? Я не смогу…
– Вы довольно скоро возмужаете и врастете в уникальную миссию. Не думайте много о том, кем вы будете для братьев, мы все в конечном итоге друг для друга – никто. Все образуется в ближайшее время, вы сами удивитесь… Сегодня я видел во сне мои служебные апартаменты. Это случилось впервые, они изменились… Нет, нет, я еще не брежу. Ах, да, один дельный совет я повторю: читайте на досуге заметки наших предшественников, в каких-то обстоятельствах они могут пригодиться, и при настроении записывайте для преемников то, что сочтете нужным. Мои следы уже леденеют на пустынных тропах обители… Вы все понимаете, и мне хочется замолчать. Вы были мне дороги, но это уже воспоминание… Дайте руку…
Рука Досточтимого была сухой и горячей. В груди ученика и наследника, не пробившись наружу, заглохли рыдания.
Предстоятель, потеряв сознание, тихо умер через два дня. Арри, собрав мужество, запечатлел в памяти застывший лик и не принимал участия в похоронах, да и никакого обряда погребения не существовало. Когда в общине кто-то умирал, братья по желанию приходили в специальный зал, чтобы проститься с покойником. Затем его без траурного красноречия и иных церемоний хоронили на кладбище на территории обители. В городское учреждение статистики посылалась информация о смерти служителя Верховного Бога.
К стопам нового главы ордена ластились дикие вихри, словно прося о приручении, в каждом углу стояли невидимые титаны, атмосфера извергала латентные ресурсы и постулаты. Разгоряченная самость Арри отчаянно искала прохлады, может, втайне надеясь на гибельную простуду… Произошла еще одна смена явлений в горестном подлунном театре, и надо мириться с чередованием ситуаций и декораций, иного не дано. Труднее всего было по ночам, когда одолевала бессонница и будущность казалась совсем нереальной. Это он – Досточтимый? И теперь за все в ответе? Но хватит ли у него сил держать под контролем множество обособившихся процессов? Что следует именно ему привнести в эту сложную, подчиненную нездешним императивам конгрегацию? Он пытался трезво оценить свои задатки и отыскать в себе достоинства, отличавшие покойного предшественника, и не находил ни одного. «Невероятно, – машинально твердил он, – невероятно».
Спустя две недели после похорон по сложившемуся обычаю был провозглашен новый предстоятель Храма Верховного Бога. Улицы и площади столицы заполнили возбужденные толпы, у всех на устах было имя принца Арри. Неординарное событие воспринималось как явная милость богов к процветающей державе, как совпадение их воли с волей инородного Бога без имени и лица. До сих пор эту высокочтимую должность занимали иностранцы и простолюдины. Впервые в истории обители ее возглавил местный житель, и не кто-нибудь, а вызывающий неизменную симпатию королевский сын, отказавшийся от трона во имя неприложимых к социальному фундаменту ценностей. Страна ликовала. Арри ужаснули бурные проявления коллективных инстинктов. Он ощутил, что мощная ударная волна отсекла его негласное прошлое и начала отсчет новая эпоха.
По традиции вновь избранный глава ордена произносил вступительную речь, возвещая всему человечеству о своем назначении. В объявленный заранее день народу явился безукоризненно вежливый и благожелательный, но внутренне строгий, замкнутый и бесконечно отстраненный типичный Верховный Служитель, частица Храма, его символ и знамя. Речь Арри, обращенная к массам и словно их игнорировавшая, была краткой и максимально концентрированной, она мягко погасила экстаз толпы и будто снабдила обстановку заатмосферными веяньями. В распаленные кипучими эмоциями сердца вливались струйки одухотворенной бессердечности. Вербальные конструкции захватывались деструкцией и таяли, источая аромат неналичной бытийственности. Еще один главный слуга самого таинственного Бога провозгласил неколебимую верность своей идее, одинокий голос вонзился в пространство и стал его частью до конца времен.
Осанка Арри сообразовывалась с его саном и постепенно затвердевала, черты лица не поддавались характеристике, глаза не отражали никаких психических состояний. Сами по себе формировались необходимые для его должности словесные композиции и были всегда наготове. Наготове были его физические силы и рассудочные способности. А где был он сам? Лишь в глубине ночей позволял себе новый предстоятель вольные мысли, они путались в парадигмах, спасали банкротство логики, тяготели то к увенчаниям, то к развенчаниям. Благотворное уединение в любой момент могла нарушить докучливая рутина повседневности, и служитель все отчетливей сознавал, что потерял самый драгоценный дар обители – свободу. В Храме он один – раб долженствования, пусть и надевший беспримерные регалии Досточтимого.
Арри начал при подходящем настроении читать манускрипты своих предшественников в надежде найти опору, получить совет или ободрение. Первый предстоятель Храма, один из легендарных зодчих, не оставил никаких напутствий своим наследникам. Все, что от него сохранилось, – это гимн святилищу, произведение многослойное, с двоящимися метафорами и необычной стилистикой. Этот гимн стал все больше и больше привлекать Арри, прежде всего своей бесцельностью. Разве Храм не говорит сам за себя? Что дает людское славословие твердыне, которая для заявления о себе имеет сонмы просквоженных надмирностью символов? Арри многократно перечитывал текст гимна, его все глубже затягивала странная патетика и подчас застигала врасплох неимоверность: ему слышалось, что первый глава ордена обращается именно к нему, обращается явственно, напрямик, как будто и не было канувших лет и только вчера самовластно рассекли воздух контуры чудодейного колосса. Возникало острое ощущение, что этот загадочный мастер вот-вот постучит в дверь и произойдет немыслимое. Взлеты горячего вдохновения были короткими, и Арри никогда не мог зафиксировать, какие строки вызывали такое состояние души. Но великую весть, не разлагая на смыслы и идеи, целиком впитало подсознание еще неокрепшего Досточтимого. Родоначальник бесплодного племени засвидетельствовал свое присутствие и непостижимым образом дал знать Арри, что его избрание не случайно, что он является преемником традиции и его имя запечатлено в соответствующем ряду на форматах универсума. Растроганный и благодарный Арри сочинил ответный гимн основателю обители. Впервые ощутил он нечто похожее на самоудовлетворенность, амплитуда душевных колебаний заметно уменьшилась.
Главный слуга Верховного Бога сравнительно быстро освоил специфику хозяйственных книг и прочих документов. Непритязательный быт общины не доставлял трудностей при составлении отчетности. Главе ордена нужно было разбираться лишь в принципах ведения хозяйства, чтобы в случае необходимости принять правильное решение, для счетоводства были наняты служащие, добропорядочные и хорошо знающие свое дело. Обученный персонал работал на кухне, в прачечной, занимался уборкой помещений. Арри старался ничего не упускать из внимания, он стал радетелем своих бесподобных единоверцев, их формальным попечителем и заступником. Иногда ему чудился разлитый в пространстве едва различимый смех над его усилиями, над его серьезностью, но эта не обидная насмешка сочетала поощрение и, может, благословение. Предстоятель невозмутимо отвечал неведомо кому: я нисколько не заблуждаюсь насчет своей значимости, я подневолен и смею уповать на то, что руководящая воля развивает меня в единственно верном направлении.
Поздно вечером Арри позволял себе отрешиться от забот, расслабить все мышцы, чувствуя, как капельки самопревосхождения медленно стекают по коже, как атомы бесплотности бороздят кровавые ткани организма, словно отвлекая его от физиологических функций и завораживая красотой бездыханности. Утром к нему вновь притекали энергии, животворные силы дня, и прилежный руководитель обычно предавался деятельности, совмещая вынужденные игры под солнцем с послушанием беззвучному и немолчному зову за территорией планид и фортун.