Храм (часть 14)  


Арри добрался до обители и, утомленный и удрученный печальным происшествием, позволил себе отключиться от обстановки. Он ничего не хотел знать, и знание в который раз сдалось и отступило. Мягкое податливое пространство обволокло его, оно умело сглаживать травмирующие эпизоды, врачевать язвы депрессий и синяки самобичевания. Ему еще предстояло оценить в полной мере невероятную способность храмного климата к изменчивости, его всегдашнюю готовность соответствовать всему: натягу душевных струн, температуре закипания желчи или заиндевения рассудка.

Реалии и несбыточность плавно пересекались, тающие запасы энергии пополнялись из неведомых источников, нагнетали истому лиричные сумерки. С губ машинально слетали легковесные фразы, рецепторы как будто отдыхали, но всегда были наготове адекватная реакция и подобающая мимика, когда вблизи оказывались посетители Храма. Ярким диссонансом на фоне многодневного ментального опустошения явился беспокойный и радостный сон, в котором он со Шри двигался по дорогам экзотичной страны и жадно внимал его рваным сентенциям, дополняемым токами разноречивой местной специфики. Утром Арри тщетно пытался вспомнить, известил ли он братьев о скорбном событии. Несколько отрезвленный, с чувством стыда и вины он отправился к предстоятелю. О кончине Шри было известно.
Досточтимый ни о чем не расспрашивал усталого служителя, хотя самочувствие изнеможенного странника уже восстанавливалось, вышедшая из берегов психика возвращалась на свои позиции. Глава ордена сообщил ему, что за время его путешествия был принят новый кандидат и что Кир и Леон умерли.
– Печально, – огорчился молодой человек, – эти люди много для меня значили. Отчего они умерли?
– Леон заболел внезапно, раньше он ни на что не жаловался. А Кир… тот всю жизнь изобретал собственную смерть. Это было его основное занятие в нашем занимательном мире.
– Как так?! – изумился Арри.
Неподражаемый Кир с тяжеловатой харизмой и глубокими пустыми зрачками отчетливо всплыл в памяти.
– Я могу прокомментировать лишь в общих чертах, на основании того, что Кир в редкие минуты откровенности доверял братьям. Он упорно штудировал какие-то запутанные трактаты по магии и медицине, стал отличным знатоком анатомии и психологии. Короче, он хотел развить системы своего организма и волю до чрезвычайной степени, когда стоит приказать телу «прекрати жить» и оно умирает. Такого уровня он достиг и велел своей плоти принять смерть.
– Немыслимо!
– Эту толику я могу поведать, а вся правда – за гранью досягаемости. И не нужно строить догадки, будем довольствоваться тем, что узнали.
– В нашем убежище никто ничем не довольствуется, все необратимо сражены безразличием.
– Чем-то большим, чем безразличие, – поправил Досточтимый.
– И все же мне трудно воспринять это известие. Мудрый, замкнутый и строгий, и вместе с тем какой-то чарующий и колоритный Кир подчас сильно волновал мое воображение. Я бы никогда не предположил, что он занят лишь изобретением собственной смерти. И вообще, разве такое допустимо в обители?
– В Храме допустимо все, – сдержанно заявил предстоятель, – для подлинных его избранников. Кир был таковым. А все остальное – неважно, никто не имеет ни полномочий, ни желания нарушать личное пространство своих соседей.
Смутившийся служитель вспомнил, что и он сам упивался покоем, отрешившись от обстановки, ему не мешали, не досадили ни одним вторжением. Он не хотел отчитываться ни о путешествии, ни об умершем Шри, и никто не посягнул на его право молчать.
– Досточтимый, – вернулся к теме Арри, – вы охарактеризовали событие обтекаемо, вы избежали слова самоубийство. Мне очень неловко, однако я не могу удержаться от вопроса: как в обители трактуется самоубийство?
Предстоятель несколько помедлил.
– Вы должны предвидеть ответ. Никак не трактуется. Эта возможность видится каждому в его собственном свете, и принять решение можно только самостоятельно. Я скажу лишь за себя: я не приверженец самоубийства. Никаких веских аргументов нет ни в мою пользу, ни в пользу тех, кто думает иначе, поэтому я не буду возводить концепций в защиту своей позиции. Мы все торопимся уйти, и это неудивительно при складе нашей натуры, но, повторяю, я не принадлежу к сторонникам такого способа ухода.
В присутствии главы ордена чуткость Арри обострялась, и всякий раз он невольно поддавался воздействию его правоты, правоты особой, не преподносимой и тем более не навязываемой, а естественно являющейся и пленяющей. Они долго еще беседовали, Арри постепенно выходил из паралича сознания, вызванного кончиной друга. Он детально рассказал Досточтимому о странствии, обо всем увиденном, о приобретенных знаниях и ранах на сердце.
– Вы возмужали, – подытожил предстоятель. – Начинает исчезать одаренный своевольный мальчик, беззаветно преданный небывалой святыне и жаждущий того, чего нет. Почему-то немного жаль этого мальчика. Прежняя робость почти улетучилась, и я подозреваю, что вы на пороге самого главного.
– Да… в груди все чаще перекатываются волны, то бурные, то медлительные, и всегда обжигающие. Я хочу отлучиться на какой-то срок, я поживу немного у отца.
– Вы уже не спрашиваете позволения, а просто информируете о своем желании. Вы все смелее врастаете в самодостаточность.
Польщенный служитель покраснел. Досточтимый не выказывал никаких эмоций. Как завораживает это спокойствие с незамутненными глубинами. Как близок ему этот человек, и как он бесконечно удален от всякого сопряжения.
– Я пойду, – прошептал Арри.
– Идите, – предстоятель легко прикоснулся к его плечу.

Адепт Верховного Бога направился во дворец и, никого не замечая, достиг своего помещения. Оно было убрано, проветрено, на кровати – свежая постель. Как много удобств создано для него, совсем не работающего человека, праздного и ленивого. Откуда эта изнуряющая усталость? Или это не усталость? Как будто нечто укоренилось под кожей и завлекает старательно вибрирующие органы в благодать вечных сновидений…
Спустя несколько часов постучался лакей, спросил, можно ли прийти его величеству. Арри ответил утвердительно.
Внешность короля утратила прежнюю живость, потяжелела, утомленность и некоторая удрученность явно читались на поддававшемся старости лице.
Служитель попробовал пошутить:
– Отец, твоим ланитам не подходит мировая скорбь.
– Неуклюжая острота...
– Согласен, – повинился неудавшийся сын.
– Я теряю силы, – сказал король, – в этом мало радостного.
– Мой уголок сегодня в образцовом порядке, – отвлекся от грустной темы гость.
– Что значит сегодня? – вскинул брови монарх. – Он в таком состоянии всегда. Ты видел тут беспорядок?
– Кажется, нет. Не помню.
– Так запомни: эти комнаты готовы принять тебя в любой момент. Ты будешь здесь обитать до тех пор, пока я живу.
– Я благодарен.
– Как долго тебя не было, – вздохнул соскучившийся родитель.
– Да, путешествие было длительным. Кстати, спасибо за все, что ты мне дал с собой, нам пригодились и деньги, и драгоценности. А мой друг по дороге умер.
Монарх оглядел сына.
– Ты тоже пришел еле живой. Ты спрашиваешь, как я себя чувствую? Вполне нормально. А ты здоров? Ты болел или что с тобой происходило? Аман сообщил мне о твоем возвращении, я ждал тебя каждый день, но ты не появлялся.
– Какой Аман?
– Молодой еще парень, симпатичный. Он заверил меня, что с тобой все в порядке, но отклонил мою просьбу взглянуть на тебя мельком во сне, сказал, что так поступать не в правилах Храма, что никто не может нарушить твои права, что-то в этом роде.
Арри удивился.
– С каких пор ты стал общаться со служителями?
– Пока тебя не было, я даже прослушал ежегодное выступление. Кажется, оратора звали Кир. Народу было – тьма.
– Вот как!
– Да. Мне понравилось. Правда, я ничего не понял, и никто не понял, и хвала богам, что это так.
– Но почему же?
– Я не знаю, – сорвалось тихое признание.
– Круг твоей некомпетентности неуклонно ширится, отец. К чему бы это? – усмехнулся служитель.
– Ни к чему. Мне всегда известно все, что касается блага моего государства. А относительно святилища ты меня убедил…
– Помилуй, – запротестовал Арри, – я ни в чем тебя не убеждал. Я просто вынужден был реагировать на твои небылицы и пытался донести до тебя хоть крохи достоверности.
– Донес, – слегка повысил тон самодержец, – упрочил мое мнение, что обитель – это приют человекообразных нелюдей, которые будто и не питались материнским молоком, а кормятся токсикантами из неведомых скважин… Ты тоже, как выявилось, родился с отравой в жилах и даже в детстве не был мне близок. И знаешь, мне кажется, я уже давно тебя не люблю.
– Поздравляю.
– Не с чем, – возразил король, – все равно ты часть моей судьбы, и не могу определить, насколько большая часть. Вначале, когда ты меня покинул, я очень хотел, чтобы тебе было плохо, чтобы ты разочаровался, пришел ко мне и сказал, что я был прав, что ничего там нет стоящего, в этом безвкусном убежище. А теперь я тебя не люблю и хочу, чтобы тебе было хорошо. Ты счастлив?
– Счастье – это летучая розовая химера над ползучей монструозной злободневностью.
– Что же тебе дарует твой Верховный Бог?
– Все, чем обладает каждая особь, даровано или навязано Богом.
– Какой-то пресный ответ… Пока ты путешествовал, я навестил Лию. Ты, пожалуй, забыл сестру?
– Она живет в моей памяти подспудно. Далеко не все ее качества успели тут проявиться.
– Зато теперь она считается первой красавицей и пользуется необыкновенным уважением. У меня подрастают два замечательных внука. Лия повзрослела и стала еще больше похожей на свою мать, – король вздохнул, – я никого так и не сделал королевой после ее смерти. Кроме вашей матери, я никого по-настоящему не любил. Ты не можешь вообразить, что значит привязанность к женщине… Ты, бесстрастный, отрекшийся от дома и страны, и я, могучий властелин, полноценный во всех ощущениях, но потерявший любовь к сыну, мы, такие разные, что мы ищем друг в друге?
– Я ничего не ищу.
– Сын, я очень боюсь тебя обидеть и не рискую спросить…
– Не бойся.
Король замялся.
– Как бы яснее выразить… Я рад, что ты появляешься под моим кровом, для меня твои визиты – как праздник. Но мне трудно предположить, что ты чувствуешь то же самое по отношению ко мне. Зачем же ты приходишь? Тебе нужно на какое-то время отключиться от вашего режима? Ты сомневаешься? Ты устаешь и хочешь отдохнуть? Повторяю, ты здесь – очень желанный гость. Но я не понимаю, чего тебе не хватает или от чего ты бежишь.
Арри задумался.
– У меня есть такая возможность, я ее использую. Хотя можно и отказаться, это не сыграет никакой роли. Мне здесь уютно. Ты все устроил замечательно, мне никто не мешает, я благодарен тебе. Я ничего не ищу за оградой святилища и ни от чего не бегу. Только в обители я есть, во всех иных местах меня нет и не может быть. Храм – это моя родина, и она необъятна; все на земле сковано и оцеплено, кроме нашей святыни, имеющей сокровенные просторы. Почему я изредка наведываюсь во дворец? Я прихожу к Храму, к своим детским впечатлениям о нем; я, принятый в служение, смотрю на него из других обстоятельств. Зачем мне это нужно? Если б я сам знал зачем…
Монарх посерьезнел и еще больше погрустнел.
– Слушай дальше… Я задам прямой вопрос и прошу ответить кратко, не рассуждая, одним словом: да или нет.
Служитель молча кивнул.
– Допустим, – продолжил король, – ты это ты, адепт Верховного Бога, но не сын самодержца, а, скажем, бедного ремесленника. Допустим, я тяжело трудился всю жизнь и силы мои иссякли, я болен, мне нечего есть, я медленно умираю. Помог бы ты мне в таком случае или нет?
– Несомненно, я не покинул бы отца умирать от голода, – решительно заявил порвавший семейные узы отступник.
Глаза родителя заблестели.
– Тебе, наверное, пора ложиться, – сказал он чуть дрогнувшим голосом.
– Я вряд ли скоро усну, поэтому не зови меня на завтрак.
– Хорошо.
Король, пожелав приятных сновидений, удалился.

Арри провел во дворце несколько дней, со странным удовольствием беседовал с отцом, как бы избегая оставаться наедине со своими томящими предвкушениями. Они беззлобно оттачивали остроты и взаимные уколы, несогласие между отцом и сыном не раздражало по-настоящему ни одного, ни другого; дистанция между ними была слишком велика и пропускала через себя аргументы и нападки, трансформируя их почти до неузнаваемости. Арри заметил, что запальчивость отца ослабела, что неизреченная тоска, похоже, навсегда уже замутила взоры монарха, потерявшего жену и детей и вряд ли имевшего близкого друга. Все ставшее должно перестать: жажды захлебываются, быль идет на убыль, разъедающая стати коррозия обнажает одинаковое уродство и породы, и безродности.

Сны почитателя Верховного Бога все интенсивнее насыщались тревогой, и ее чрезвычайная концентрация разбудила его как-то очень рано. Ему явно послышался властный зов: святилище требует его немедленного присутствия. Атмосфера диковинно зашумела и будто искривилась. Тело дрожало от неестественного напряжения, темный страх сжимал сердце. Скорее! Во всемогущей святыне ждет спасение!

В предутренний час Храм обычно плавно мерцал, гибко очерчивая свое место во Вселенной, ритмично отсылая приглушенные цветные композиции в горнило их фатального пресуществления. Но теперь его стены буйно разгорались. Первый луч зари зажег необыкновенно яркие костры, сочные объемные пятна будто закипали; сумбурно всплывали и ежесекундно менялись остроугольные конфигурации. У Арри заболели глаза. Он поспешно отворил дверь и опустился на скамью у колонны. В святилище находились несколько братьев, вход для посетителей еще был закрыт. Служитель с облегчением отдышался и понемногу успокоился, на слух давил тяжелый напор тишины… В какой-то момент ему показалось, что сидит он уже очень долго. Почему никто не входит внутрь? Он рассеянно взглянул наверх и похолодел: купольная часть Храма исчезла, там ровно блистало небо, облитое густой синевой. Арри опустил голову, восприятия отключились. Все числа, объемы, массы, величины макрокосма дрогнули, потекли и обездолились на пороге нуля. Сильный внутренний толчок заставил его поднять веки, он оцепенело смотрел на противоположную стену, она не была призрачной, все детали – на своих местах. Но… откуда эта вертикальная трещина, вычурная и безобразная? Таких трещин не бывает. Однако она увеличивается… Жуткая паника парализовала служителя, суставы заледенели, мышцы и мягкие ткани будто спрессовались, наступало неотвратимое…
В разрезе мелькнула вспышка, и стена стала медленно раздвигаться. В проем хлынул поток белого огня, и Арри осознал, что ему впервые в жизни явился свет, что это не антипод ночи, а подлинно сущий свет, никогда не питавший стада земных мнимостей, не бродивший по мертвеющим далям фантомных галактик. Душа, ликуя, разрывала оковы эфирного морока и, объединив в одно все направления, плыла к целокупности бытия… Еще немного, еще один рывок, и она поднимется вровень с Абсолютом… Безмерным блаженством насыщено это воскресительное преддверье, но блаженство – тоже начинает себя превосходить… Только один шаг до вечности…

Арри ощутил свое дыхание как чужое, не представляя, где он находится, пахло чем-то знакомым. Его мозг был совершенно пустым, но кто-то упорно поучал его беззвучным голосом, выражая волю подступавшего естества: ты не должен изобретать новые способы мышления, ты обязан восстановить все логические связи. Голос был обращен и к интуиции пробуждавшегося служителя: тебе не дано улавливать неуловимое и изведывать неведомое, ты подчинишься прежним инстинктам. «Разве это возможно?» – раздавался молчаливый вопрос посвященного. Этот же рупор, властный и непреклонный, не отвечая, внушал дальше: тебе не будут предоставлены шансы впадать в безумие, депрессию, экстазы, ты трезво пройдешь свой путь в этой действительности, отдав ей должное. Навязчивые жесткие императивы бороздили психику служителя, и он не мог уяснить, где он сам как единица мироздания, где внешний назидательный голос, а где его собственный. Ситуация казалась мифичной. Арри был категорично убежден, что нельзя однажды вознесенного снова бросать в коловорот низменностей. Но вокруг него скопились темнеющие силы и вливали в слабое тело соки избытой повседневности. «Нет, нет, – твердил как заклинание причастившийся к свету, – нельзя подчиняться воинствующей неправде…»

Он разглядывал свои пальцы, ногти, голубые жилы, кожу с мелкими порами и вопрошал неизвестно кого: «Вот это вот – я? Этот предмет – часть меня? Болючие тленные наросты уже отслоились от души. Почему я должен считать собой уродливый кусок плоти и сбивчивые потуги закабаленного мозга? Ведь это марево уже кануло в свою преисподнюю… Как сталось, что чистое бытие заслонила фантомная образность и заново возводятся косные структуры? Но я что-то забыл, я ведь все понимал… Я забыл самое главное: как устранить время. Неужели оно опять будет господствовать? Нужно вспомнить, обязательно вспомнить… но память – тоже атрибут времени. Я забыл самое главное…» Когда напряжение достигало пика, изможденный служитель засыпал.

Перед полуднем следующего дня разбуженный стуком в дверь Арри увидел у своей постели предстоятеля. Еще одну фигуру вытолкнуло прошлое. Как жутко оно довлеет, это прошлое, уже обесцененное и упраздненное. Он любил этого человека… Но что значит симпатия в диапазоне пагубных систем, как избавиться от напрасных контактов? Он озирал гостя и все острее ощущал его присутствие, призрак стойко наличествовал, изъявлял свойства физического объекта. Арри немощно шевельнулся.
– Вот опять… мы, – выдохнул он натужно.
– Нам пока никуда не деться от нас, – прозвучал ответ.
– Но ведь мы уже не были… Или что это было? Что было? Где мы?
– В Храме.
– Храм, – простонал служитель, – разве он не?.. – фраза сломалась.
– Он стоит, – тихо улыбнулся предстоятель, – и мы в нем продолжаемся.
Лоб страдальца покрылся испариной, сознание неуклонно возвращалось к нему. Он коснулся руки визитера, она была сухой и теплой.
– Мы снова в обители, – просипел приземлившийся странник. – Сколько прошло… лет?
– Вчера утром вас нашли почти невменяемым в храмном саду и привели в вашу комнату.
– Вчера?! – сорвалось хриплое восклицание. – Что такое «вчера»? Что такое «утро»?
Арри ощутил, как неумолимые безымянные стражи сковывают его самость и не дают ей расплываться, он понял, что рассудок должен работать, что этого не избежать.
– Я вспомнил, – сказал он, – вчера – это совсем недавно. Но как же возможно…
– Выпейте, – Досточтимый протянул сосуд с ароматной жидкостью.
Арри повиновался.
Предстоятель начал рассказывать о текущих делах, негромко, ничего не подчеркивая и не выделяя, и говор его походил на переливы осеннего ручья. Облученный надмирным огнем натужно вникал в подробности и удивлялся, что он уже многое может воспринимать без помощи посторонних сил.
– Выходит, это мы, и это было вчера, – пролепетал он невпопад. – Но зачем мне сегодня?
В ожидании ответа слуга Верховного Бога пристально заглянул в лицо Досточтимого и сильно вздрогнул: оно больше не напоминало маску. Теперь он знает, выражением чего являются окаменелость черт и неживое блистание в глазах. Итак, исчезло все, что отделяло его от других братьев, он посвящен в тайну Храма. Но как совладать со всем этим, как урегулировать дальнейшие бдения? Оказалось, что нельзя пока отвергнуть ту часть себя, которую он уже не считал своей. Арри неловко встал, пересек комнату, потрогал мебель, стены, собственную голову. Эта знакомая обстановка уже совсем иная, и об этом нельзя поведать никому, даже Досточтимому.
– Все уладится, войдет в свое русло и все-таки потечет по-другому, – сказал предстоятель.
Новообращенный не отвечал.
– Сегодня ко мне в окно залетела птица и склевала угощение прямо с моей ладони...
– Зачем вы мне это сообщаете?
– Просто так. Приятное касание природы.
– Какая чепуха… – начал Арри и едва сдержал себя.
– Милые пустяки, бесспорно...
– Что такое природа? Это инфантильные фантазии. После того, что свершилось… Не до конца свершилось…
– Я пришел к вам, дорогой брат, с тем чтобы исполнить свой долг и известить вас о том, что отныне для вас нет запретных тем, вы можете рассуждать о любых субстанциях. Потому что знаете, о чем мы молчим.
– Да, – вздохнул Арри, – свобода самовыражения появляется лишь тогда, когда утрачен всякий интерес к коммуникации.
– Для нас еще не отменен плен взаимозависимостей.
– Зона моего самостояния – вовеки непроницаема.
– То же самое и вам, и мне мог бы заявить любой из братьев. Каждый испытал подобное.
– Ах, какое же мне дело до того, что испытывают другие! Их события и потрясения – вне моего мира.
– Принципиально не могу возразить. Я рад был увидеться с вами. Не сердитесь, что навестил вас.
Досточтимый попрощался жестом и вышел.
«Он не может быть рад, – подумалось Арри. – Ах, он заметно стареет».

Спустя несколько недель опаленный вечностью служитель почти восстановил прежние ориентиры. Жесткие подспудные стражи велят ему бодрствовать под фиктивным небосводом, он не имеет здесь даже права на беспамятство. Абсолют мелькнул, вырвал его из владений Хроноса и отбросил назад в камеру смертников. Однако сама смерть при этом умножила признаки блефа и химеричности.
Арри постепенно окреп и в один погожий день осмелился выйти из жилой зоны. Свежий ветерок нежно прикасался к лицу, ерошил волосы. Зрели медоносные травы, комочками ладной ретивости порхали птицы, в зазеркалье прудов плавились нарциссические силуэты... Служитель медленно шествовал в свой Храм. Едва ступив за порог, он всецело поддался слегка забытой атмосфере. Было людно, выплески эмоций и неровный гомон поглощала неизменная торжественность под сводами. Арри выбрал тихий уголок и сел; опустив голову, он наращивал отвагу и наконец решился взглянуть на памятное место. На миг ему почудилось, что там обозначается извилистое дрожащее отверстие… Нет, разрыва не произошло… Бесплотная кисть рисовала мимолётные, подшитые метафизичностью орнаменты, между которыми сквозили иллюзорные дали. Арри смотрел на перспективу, уводившую в запредельность, видел всю совокупность жизни, воплощенную в сгустках света и тени, и понимал, что трещина больше не возникнет и оболочка мира не рассечется. Следующая встреча будет на той стороне…

Внезапный резкий укол в груди так пронзил его, что он тихонько вскрикнул. Вихревые потоки всех цветов и оттенков, мигающие летучие композиции на стенах – все устремилось в недвижные провалы, а по безвекторной траектории оттуда, из-за всего, противотоком пронеслась бесцветная искра, отчетливее всех красок, частица пустоты, атом надмирного смысла. Сердце Арри обтянулось коркой и замерло, через мгновение застучало, вначале бешено, затем спокойнее. Его суть на долю секунды будто превзошла себя, мобилизовала скрытые резервы, но не смогла дать адекватного ответа, экстремальная мощь естества заглушила дальнейшие попытки реагировать… Спустя несколько минут парализующая энергетика покинула тело, дыхание выровнялось, мозг пропитался сознанием того, что убийства не произошло, что его бренное существо без ущерба для себя вобрало в свои глуби еще одну корпускулу, отколотую от Абсолюта. Это было напоминание о том, что все, что с ним произошло, – не случайно, что случайностей как таковых нет...

Арри вышел наружу и, попав под струи эфира, испытывал очистительное опустошение. Напряженная динамика Вселенной монотонно разбивалась об ее статику, нормальное пересекалось с аномальным, сооружая грандиозные лабиринты, нигде не учитывались постулаты человеческой рациональности. Храм навсегда стал для него штрихом вечной глобальности, к которой он причастился, которая внедрилась в его физическую ипостась и последовательно вытравит ее, снимая слой за слоем…
– Простите, могу я положить в святилище этот букет? – послышался вдруг робкий голос.
Неподалеку стояла пожилая женщина с желтыми лотосами в руках. Арри машинально и немедленно сосредоточился. Перед ним – горожанка, она его о чем-то спрашивает, и реагировать нужно подобающим образом, являя собой апологета святыни, у которого не бывает смены настроений, который не восприимчив к наводняющим округу фактам. Арри почувствовал, что его будто покрывает стальной панцирь, он выпрямляется и вежливо просит женщину повторить сказанное, он плохо расслышал.
– У меня умер сын, – пояснила та, – он очень любил ваш Храм и посещал его, даже будучи смертельно больным. Я знаю, что у вас не принимают подношения. Могу ли я подарить хоть эти цветы от имени сына? Он был мне очень дорог.
Ее глаза увлажнились.
– Да, вы можете оставить букет.
Женщина поблагодарила и извинилась:
– Я понимаю, что досаждаю вам, но это как бы последний жест умершего…
– Вам не нужно оправдываться, – с нейтральной обходительностью перебил адепт Верховного Бога, – просто потому, что есть вещи, не требующие никаких оправданий.
Безутешная мать слегка поклонилась и скрылась за дверью святилища.
Арри направился в жилой комплекс. Белесые караваны облаков плыли по роскошной синеве, искусно драпирующей негуманную бесконечность Абсолюта. Неунывающие солнечные зайчики хаотично бродили по зеленой поверхности, испещренной потайными каналами, выносящими к жертвеннику четвертого измерения потоки органической крови. В наэлектризованный воздух проникали тончайшие флюиды бездыханной апатии и коробили все виды жизнелюбия. Инстинктивно шевелилась всеми базисами и отростками и куда-то без ориентиров двигалась заблудившаяся формация, именуемая подлунным миром…

Дезинфицирующие пары одиночества полоскали сознание Арри. Умерли Кир, Леон и Шри, к которым он был по-разному и глубоко привязан, которые одарили его неудобопонятной дружбой и превратились в пристрастные воспоминания. И вот он – почти изолирован в общине среди не родственных братьев. То, что они все пережили, объединяет их и необратимо разъединяет, так безнадежно и окончательно, что редко возникает желание обсудить это состояние.


Главная страница
Храм