На следующий день молодой служитель поспешил с самого утра поделиться своими впечатлениями с Леоном.
– Да, Кир – колоритная фигура, – согласился тот, – чем-то напоминает мага.
– Но он гармоничен в атмосфере обители.
– Разве может быть иначе? Киру по праву принадлежит его место. А со святилищем каждый из нас выстраивает собственные отношения.
Это верно. Арри как раз переживал сложное развитие взаимосвязи с полыхающим гигантом. После восторженной песни приветствия, длившейся несколько месяцев, Храм поначалу перестал обращаться непосредственно к нему, а затем стали происходить явления, озадачивавшие и порой пугавшие неопытного новичка. Арри уже не поднимали первые брызги зари, он спал долго и даже днем не влекся с прежней неистовостью в отверзавшиеся на эластичных гранях вселенные. Он изредка навещал братьев в их комнатах, которые мало разнились и, в зависимости от настроения, казались ему то уголками неприкаянности, то скрытными вместилищами затаенных потенций, то безликими и скучными пещерами бездомных существ. Он нечаянно попадал в законопаченные мраком тупики, но выводящий луч появлялся незамедлительно, и все снова занимало свои исконные позиции. Поведение Арри становилось все более вежливым и безучастным по мере адаптации к периодам и датам неприродного календаря. Он вживался в ритм не регламентированного существования, привыкал к неимоверной неспешности, даже к затиханию храмного пульса.
Неотвратимо сменяли друг друга сезоны; капризы и прелести погоды, чередуясь, надвигались на бесподобное строение и обжигались его неестественной температурой. Каким способом травмирующий логику Храм удерживает разум от выхода из своих границ? Ведь землянину предлагается освоить азы пребывания небывалости и выразительные средства невыразимости. Подчас Арри захлестывало прежнее чистое благоговение, но ответная реакция была слабой, Храм парадно самодовлел. Нередко его плоскости и многомерные объемы сливались в одно целое, а иногда он словно укутывал безыскусными яркими накидками зреющие в глубинах семантики. Что-то поистине невыносимое намекало о своем присутствии, латентные угрозы зашевелились, невидимые звери подстерегали в каждом углу. Взволнованный служитель подолгу не выходил из комнаты, было душно, страшно и стыдно. Снова возникло желание облегчить свою ношу, поделившись ею с другими. Когда же он станет собой? Есть человек, от которого исходит умиротворение, он обладает энергиями, что освобождают зажатые пласты ментальности, охлаждают воспаление и разогревают оцепенелость. Молодой человек набрался смелости и отправился к предстоятелю.
Главный слуга Верховного Бога отодвинул какие-то, похоже, официальные бумаги и участливо принял вошедшего.
– Рад вас видеть. У вас усталое лицо, вы спали сегодня?
– Мало, – раздался вздох.
Досточтимый незаметно оглядел удрученного посетителя.
– Отдохните и сосредоточьте внутреннее внимание. Рассудите, что вам необходимо поведать, а в чем предпочитаете разобраться сами. Я подожду. У меня сейчас нет безотлагательных дел.
Из каких составляющих соткан этот образ? – подумалось Арри. Что за сила разглаживает нервы, одухотворяет лик Знающего, что держит его вдали от любых раздражителей, чем пожертвовал он за леденеющее сияние под веками, за всегдашнюю невозмутимость?
– Мне запрещено пока рассуждать об идее нашего пристанища, – вымолвил Арри, – но некоторые вещи меня угнетают.
– Я вас выслушаю, – ободрил предстоятель.
– Сложно определить истоки моего беспокойства… Подчас у меня создается впечатление, что Храм принимает не подобающую ему форму. Такого я допустить не могу, и значит, что-то происходит со мной самим… Мне страшно… Есть ли молитвы? Совершается ли в святилище когда-нибудь богослужение?
Отвлеченная улыбка, которая не соотносилась ни со смехом, ни с веселостью, слегка озарила лицо Досточтимого. Нет, он не смеялся. Понимающий, он шел навстречу.
– Принадлежность к нашему братству предполагает отвагу перед угрозами экстремальности, а вы с самого детства привыкли к опасным поворотам на бездорожье духа. Вас настигло новое испытание. Попробую истолковать его суть. Гримасы Храма, или что вам там видится, я думаю, не случайны, вас нужно встряхнуть, вы слишком жестко ограничили себя конкретной ситуацией – своим причащением к святыне. При этом налицо самозабвение, экстаз, возведение конечных величин в бесконечную степень. Каждый начинающий служитель проходит через это. Настала пора вспомнить, что Храм стоит на земле, а все, что пускает корни на этой планете, так или иначе заражено ее недостаточностью. Подлинные дары неба не могут ниспасть, более того, нам нечем было бы их принять. Однако то, что мы получаем от Храма, – это уже сверх меры… Вникните глубоко в ситуацию. Кто мы есть, где могли бы мы состояться, не будь этой твердыни, взявшей нас под опеку? Ведь, в сущности, мы попрали все законы общественной среды, возвели собственные ориентиры. В нашей обители нет соперничества, неприязни, зависти…
– Добавьте: нет дружбы, любви, взаимопонимания, – вежливо перебил Арри.
– Чего же вы хотите, мой дорогой? Устранить из обихода злобу, сохранив любовь? Я вас знаю и не могу допустить, что вы столь наивны.
– О, нет, – вырвалось тихое возражение, – я ничего не хочу.
– Вот именно, – кивнул предстоятель, – вас не прельщают и даже отталкивают нормы и обычаи эпохи, и вы укрылись в благостном убежище. Однако подобные нам субъекты уходили в леса и пустыни, терпели нужду, преследования, голодали, болели и никогда не надеялись ни на легкую жизнь, ни на легкую смерть. Мы же уютно устроились на центральной площади первенствующей столицы. Мы не только игнорируем ходовые ценности всех народов, государственную и прочие власти, мы не признаем никаких богов, кроме нашего, который повсюду отвергнут. Кто бы разрешил нашу обособленность и независимость без могучего покровителя – Храма? Но пока пламенеет дивная крепость, подавляющая всех своей невозможностью, мы неприкосновенны. Святилище напоминает вам о том, что его своды – это лишь покров, осеняющий не дозволенное в юдоли бытие. Эта оболочка формирует и огораживает наше пространство во времени. Лучащаяся на ее зыбях символика не сопрягается с земной конкретикой, тем не менее она пульсирует с учетом людского восприятия и теперь интенсивно и аллегорично внушает вам, что главное и подлинное – невыразимо. Не следует придавать абсолютный статус тому, что обнаружилось в мире явлений, оставив всю свою подоплеку в вечности.
Жадно внимающий служитель молчал, атмосферу колыхали тонкие эманации, размягчали душевную тяжесть. Голос Досточтимого доносился будто издалека, из-за преграды, из неведомых сфер, куда нет доступа непосвященным:
– Озарения человека не рассеют подлунный морок, для этого нужны светосилы иного характера. С этим должен смириться член ордена, у него нет другого выхода. Иногда мужество будет покидать вас, но его возвращение неизменно до роковой поры. Еще не раз возникнет повод затронуть подобные материи, а сейчас я сказал достаточно. Напряжение вашей психики вышло из нормы, вам мерещится богослужение.
– Мы же служители Бога, – робко заметил Арри.
Доводы главы ордена звучали с прежней ненавязчивой убедительностью.
– Мы не практикуем того, что вы имеете в виду, то есть ни открытых священнодействий, ни тщательно скрываемых мистерий, потому что не верим, что Богу нужны какие-то мероприятия, затеваемые людьми якобы для славы его. Мы в каждый миг представляем собой инструмент для осуществления его замысла и ничем иным быть не в состоянии. Или взять другой аспект: служба ежечасно, ежеминутно совершается в наших сердцах, у нас внутри полыхает такое благоговение, на фоне которого нелепо выглядела бы любая показная жестикуляция.
– Да, воистину так… – тихо пролепетал Арри.
Совсем неожиданно и без всякого пролога Досточтимый заговорил на иную тему:
– Мне пришла в голову одна идея. Брат Шри изъявил желание отправиться на несколько месяцев на родину, в страну просветленного монаха. Не хотите ли составить ему компанию?
Арри не сразу уловил суть произнесенного. Задумался. Обрадовался. Смутился. Через минуту вымолвил унылым тоном:
– Разумеется, я пойду. Видимо, что-то во мне происходит не так; наверно, я веду себя неподобающим образом и утомляю вас.
Поникший служитель отвел взгляд в сторону. Интонация речи предстоятеля не изменилась.
– Мое предложение не связано с вашим поведением… Хотя косвенно, может быть, до некоторой степени… Но мы повторяем вам часто и будем повторять до тех пор, пока вы не усвоите окончательно: вопросы и предложения следует воспринимать как таковые, а не как приказы. Ваша покорность несимпатична: «разумеется, я пойду». Вовсе не разумеется, брат, потому что обреченное повиновение неуместно в обители. Я хочу знать, желаете вы этого или нет. Не скрою, кое-каких результатов я ожидаю от этого путешествия, но на ваш выбор это никак влиять не должно. Можете не отвечать сейчас, подумайте несколько дней.
– Нет-нет, – быстро выпалил Арри, – я согласен. Я рад.
– Сейчас вижу, что вы действительно рады, – улыбнулся предстоятель.
– Вряд ли настоящие радость и печаль поселяются в нашем таинственном доме, – скорбно и патетично продекламировал юноша, хотя в глазах его сумбурно бегали искорки счастья.
– Таинство Храма – только часть разлитой повсюду тайны мироздания.
– Да… но мне пока не дозволено рассуждать о смысле нашего пребывания в обители.
– Вы уже достаточно зрелы, дорогой, чтобы услышать следующее: не ищите смысла. Здесь вы не найдете ничего из того, к чему стремились в отроческих фантазиях. Или найдете Ничто.
– Нет человеческих отношений, нет культовых церемоний, нет смысла, нет ничего. Но вроде как есть Ничто…
Досточтимый окинул собеседника взглядом, в котором колебнулись тысячи оттенков. Поднялся. Гость воспринял это как знак прощания и тоже встал.
– Арри, не надо преувеличивать значение наших бесед, но и приуменьшать тоже. Ваша душа сама по себе впитает необходимые ей откровения. Собирайтесь в дорогу. Зайдите к Шри, посоветуйтесь с ним, он подготовит вас.
Несколько дней Шри и Арри шагали по жаркой, сухой земле, ночуя в деревнях, в лесу, у реки. Ноги у незакаленного принца ныли, постоянно хотелось пить, от непривычной еды побаливал желудок, солнце норовило выжечь глаза. После морской поездки, поразившей его величием природных стихий, вновь нахлынуло нечто никогда им еще не испытанное – тяготы и заботы путника, его чаянья и отрада. Арри не переставал удивляться искушенности и сноровке товарища, ведь он сам, путешествуя в одиночку, уже давно пропал бы.
– О нет, – отмахнулся Шри от восхищенных реплик друга, – я не столь сведущ в подобных делах, как ты полагаешь. Я родился и вырос в здешних краях, и вдобавок, не раз хаживал по этой дороге. Да, я могу найти пригодные для пищи плоды, но мне известны далеко не все съедобные и ядовитые растения. Я знаю, как устроить ночлег, как укрыться в лесу от хищных зверей, какую траву приложить к больному месту, словом, моего опыта хватает лишь на то, чтобы не погибнуть в пути, не более того.
– Но это уже так много: уметь выжить в странствии! – воскликнул Арри.
– Возможно, – согласился Шри. – Однако я думаю, что эти элементарные знания живут подспудно в каждом человеке. Если несчастье не застигнет его на первых километрах, то необходимые навыки он приобретает очень скоро. К примеру, я хорошо вижу, как ты окреп и возмужал в походе. Ты ловко помогаешь мне во всем. Старые раны на твоем теле затянулись, а новые уже не образуются – кожа огрубела и привыкла к суровым условиям; и бледность твоя заметно подрумянилась.
– Должен признаться, мне было нелегко поначалу. А теперь я с удовольствием покоряю незнакомые ландшафты, и даже спина вполне приспособилась к дорожной котомке. Но это ты спас меня! Сколько лекарств накладывал ты на мои ссадины и волдыри!
– Ну тогда все в порядке, мой принц.
– Шри, я еще никогда не путешествовал и твою чудную родину вижу впервые. Но мнится, я уже витал именно в этих бестрепетных облаках, и попадал в капканы здешних нимф, и упражнял глазомер вон на тех зубчатых горных вершинах. Что это означает? Я причащен к этим реалиям на каком-то уровне?
– На том, что граничит с нереальностью.
– Но я серьезно! – воскликнул Арри.
– Я тоже не шучу, – заверил Шри и через мгновение рассмеялся.
– Как это понимать, Шри?
– Далеко не все является предметом понимания.
Так они и шли, увлеченно беседуя или обмениваясь скупыми репликами, но чаще молча. Молчание было лучше всего, тогда казалось, что они во всем согласны и что главное дело для каждого – угодить товарищу. Вековые традиции дышали повсюду, в их ауре сновали местные жители, с инстинктивным энтузиазмом реализовывали свою краткосрочную долю. Редко общавшийся с иностранцами Арри оглядывал их с интересом, но те как будто мало обращали внимание на путников. Пестро одетые, хлопотливые, спешащие и вместе с тем какие-то равнодушные, они хранили в себе тайну. Так теперь нравилось думать скептику, давно уяснившему цену всех мирских тайн.
– Вон та деревня впереди, – прервал однажды его раздумья Шри, – и есть то место, куда мы идем. За несложную работу в поле мы получим приют и пищу у одного крестьянина, если он еще жив, конечно. Он всегда принимал меня раньше.
Арри остановился.
– Как?! Разве мы идем не к твоим родственникам?
– Нет. Хотя они живут недалеко отсюда.
Безродный по духу индивид пояснил:
– В моем селении все знают, что я служитель Верховного Бога. Это значит, праздное любопытство обывателей отравило бы наши труды и досуги в здешних местах. Или ты хочешь сделаться объектом всеобщего наблюдения?
– Нет, разумеется… Но я несу подарки для твоей родни.
Всегда сдержанный Шри изумился.
– Подарки? Зачем? Какие? Где ты их взял?
Арри улыбнулся.
– Ну, конечно же, не в обители. Мне их дал отец. Я встретил его случайно и по его просьбе зашел к нему перед отплытием. Вот он и снабдил меня, я даже толком не разглядел, что там такое… Знаешь, с тех пор как я стал независимым, отец не раздражает меня, иногда он хочет поговорить со мной, и я откликаюсь.
– Почему бы и нет. Я тоже изредка навещаю отечество. Мы остались людьми и реагируем на кое-какие импульсы из внешней обстановки… Однако мы пришли.
Крестьянин сразу узнал Шри и обрадовался. Монаршему сыну показалось, что за всю свою жизнь он не ел ничего более вкусного, чем эта простая деревенская пища; и только теперь осознал он, что такое дом и отдых после долгой дороги. Арри поднес подарок гостеприимному хозяину и дал денег.
– Да я теперь богатый человек! – воскликнул тот и, удивленный щедростью немногословного господина, чрезмерно старался угодить дорогим гостям.
– Распорядок останется прежним, – сказал Шри. – Мы устроимся на сеновале, поможем вам работать в поле и будем очень благодарны, если твоя жена нас покормит, и пусть она особо не усердствует, мы будем есть то же, что и вы. Мой молодой приятель столько перепробовал изысканных блюд, что теперь для него лепешка, миска похлебки и простокваша – лучшая пища.
Шри с напускной серьезностью глянул на спутника:
– Правду я говорю?
Тот смущенно кивнул.
– И, кстати, не обращай внимания на его подарки и на его господскую внешность, мы вдвоем будем жить так же, как я раньше жил один. Верно? – Шри похлопал Арри по плечу.
Молодой человек еще раз кивнул. Позднее он спросил многоопытного товарища:
– Я что-нибудь не то сделал?
– Что бы мы ни делали, окажется, что это все то… – последовал бесподобный ответ.
Скромные путешественники несколько часов утром работали в поле, ходили умываться к реке, спали на душистом сене. В бархатной темноте ночей плутали шепоты старины, вязкие пряные запахи силились поразить обоняние, магические веяния эпох растравливали насущность. Ликующее разнообразие дневного колорита каждым своим оттенком сияло с вызовом, напоказ и с крайним жизнелюбием. Местные боги, похожие на сказочных персонажей, победно шагали по завоеванным территориям, влюбленные, танцующие, карающие, жутковатые в своей многоликости и многорукости, величавые, косноязычные и капризные.
– Эта земля – родина высокой печали, беззаветной кротости и могучих подъемов духа, – как бы в противовес пылкому и пестрому окружению обронил как-то Шри.
– Я знаю, – ответил Арри. – Но эти удивительные храмы, захватывающие тебя так мощно и внезапно, как крутящийся песчаный вихрь… На мгновение исчезает все, есть только ты и эта стихия, эта утробная песнь неизживаемой первобытности, она рвется к зениту и, тяжелея, падает в околоземные пропасти. Эти шедевры зодчества будто сохранили невидимые штрихи внепространственных воплощений и лелеют надежду на возврат к истокам. Я с неоднозначным удовольствием окунаюсь в пучины древних чар.
– Хорошо говоришь, – флегматично прокомментировал Шри.
Молодой человек смутился.
– Ты хотел сказать, что я говорю нелепости?
– Нет, я хотел сказать то, что сказал.
– Поделюсь и другими впечатлениями. Прихожане святилищ, яро соблюдая игровые обряды, ублажают своих идолов в очерченном круге данностей, отметая с полей зрения бесконечность, на фоне которой теряют смысл любые комбинации ограниченностей. Как может нормальный ум, даже не мудрствующий, а просто нормальный не понимать, что за порогом каждого мира или мирка начинается то, что им не является и может оказаться гораздо важнее?
– Похоже, приятель, – заключил Шри, – что у нашего мозга с этаким занимательным рассудком нет никакого соприкосновения. Откуда нам знать, как он отвергает или принимает бесконечность. Налицо очевидный факт: она его никогда не тревожит.
– Уже много вечеров мы с тобой беседовали об устоях, нравах, законах и богах этой своеобычной державы, сознавая, что далеки от изощренного и все же примитивного великолепия. Я словно побывал в добровольном плену на чародейном острове.
– Подобные настроения – в порядке вещей, – отозвался Шри, – мимолетные увлечения неизбежны, но они для нас – посторонние и не задевают нашу сущность всерьез.
– Для меня разрешилась теперь, по меньшей мере, одна проблема. Не скажу, что она постоянно донимала меня, нет, скорее, я мало этим заботился. Мой учитель философии упрекал меня изредка в моей праздности, в том, что я ничего себе не зарабатываю, но я, не имея опыта, интуитивно не боялся труда. И сейчас я убедился, что мог бы освоить какое-нибудь ремесло и худо-бедно устроить свой непритязательный быт. Может, я слишком самонадеян, я понимаю, что пока я никудышный работник.
– Нет, работник ты вполне сносный, и я не сомневаюсь, что ты не умер бы с голоду.
– Шри, за кого нас принимает хозяин? Иногда я ловлю на себе его долгие оценивающие взгляды.
– Он, похоже, считает меня паломником к святым местам. Ты же знаешь: в роще, которую мы с тобой навещаем каждый день, много лет назад учил Просветленный. В годы моей юности я ходил туда и слушал его последователей. Я подозревал, что они сильно исказили его не классические проповеди, однако несгибаемый луч аутентичности все же пробивался сквозь их многоречивость. Я исчерпал все доступные источники, содержащие так или иначе элементы его учения, и решил, что он самый великий из всех, кто причислен к светоносцам. Немало приверженцев его идей стекаются сюда, чтобы поклониться этой роще. Наш крестьянин, полагаю, считает меня одним из них. Я не стал его разубеждать.
– Что же произошло потом? – взволновался Арри. – Как ты освободился от этого учения?
– Я не освобождался. Произошло то, что произошло: меня взял Храм Верховного Бога.
– И все же время от времени ты стараешься наведаться в знаменитую рощу.
– О нет, – тихо возразил искушенный служитель, – это не верно, нельзя сказать, что меня чересчур манит этот заповедник. Может быть, я ищу встречи с юностью?.. Нет, тоже нет… Знаешь, кажется, все дело в камнях.
– В камнях?!
– Тебе известно, что я родился невдалеке от этого селения. Разнотипные композиции из камней очаровывали меня с детства. Когда я вижу их, могуществующих в грудах или забывшихся в уединении, поросших седыми мхами, испещренных вековой порчей или сверкающих невинной чистотой, мне начинает грезиться гул первозданных стихий, очень невнятный, но жалящий и напоминающий об утерянных смыслах.
– Интересно, Шри. А сочные ракурсы пышной и богатой флоры? Они здесь тоже чрезвычайны и способны источать все что угодно.
– Не смейся, приятель. Ты проницателен. Ты сверхчуткий орган, вся тоска земного несовершенства проходит через тебя, хотя сама земля уже навсегда уплыла из-под наших ног. Ах, да, я еще очень любил закаты в этих краях…
– Шри, остановись, – тихо, но властно перебил Арри.
Мнимый камнепоклонник вяло вздохнул, и оба замолчали. Молодой человек опустил голову на колени. Когда он через несколько минут поднял ее, Шри спал.
Однажды утром, под влиянием путаных и гнетущих сновидений, Арри сказал своему загадочному брату:
– Я думаю, пора возвращаться. Нам необходима поддержка Храма, нашего Храма.
– Он с нами повсюду. Погоди… я очень устал. Если тебе невыносимо, мы уйдем, конечно.
– Я не тороплю, – виновато запротестовал Арри, – мне хорошо с тобой здесь, только…
– Я страдаю, Арри, у меня боль в груди.
– Хотелось бы знать, какова природа боли у вас, посвященных. А как же твой первый учитель? Не подавил ли он мучения?
– Ты все понимаешь сам, и я, кажется, догадываюсь, зачем ты спрашиваешь. Но все равно отвечу тебе: боль есть главная часть мыслящего существа на раздольях юдоли. Просветленный убил страдание в себе, и никто не видел и не увидит его беспечальный внутренний мир. Но в данном случае я не об этом, меня терзает физическое недомогание, что-то ноет и колет в груди, то слабее, то крепче.
Арри забеспокоился.
– Прошу заметить, – переменил тему Шри, – я никого раньше не брал с собой в эти места.
– Я благодарен тебе.
– Совсем не потому, что ты лучше других или больше мне импонируешь. Просто ты как-то воздействуешь на меня, дотрагиваешься.
– И что? Есть прок от касаний инородности?
Шри пожал плечами.
– Послушай, почему Досточтимый хотел, чтобы я отправился в это путешествие?
– Он хотел этого? – удивился Шри. – Хотя, может быть, и так... Я что-то припоминаю… Не знаю почему.
– Никто ничего не знает. Как всегда, – вздохнул молодой человек.