Миновало несколько месяцев. Новоиспеченный служитель вобрал в себя до мелочей нигде не зафиксированный режим обители, вобрал не разумом, а изнанкой кожи, чутьем, интуицией, потому что распорядка как такового не было, царящая специфичная атмосфера дышала свободой и отсвечивала безальтернативностью. Промелькнувшие месяцы сплавились в один день на фоне вдохновения и адаптации к ошеломляющей реальности, и если бы в комнате Арри не висел календарь, он и думал бы, что прошла какая-нибудь неделя. Его давно увлекали многомерность и эластичность времени, но в обители оно обнаруживало и иные подспудные параметры и атрибуты. Более того, само бытие повернулось к нему негаданным срезом: Храм приветствовал его каждый день. Его лично. Язык огнедышащего великана казался иногда нарочито явственным: смотри, в эту минуту я неповторим, и такой я лишь для тебя. Эти знаки внимания не были заслуженными, Арри воспринимал их как величайшую милость. На высшем уровне подтверждалось теперь его право на занимаемое место, невероятный объект поощрял его, выказывал распадающееся на искры благоволение.
Бывший принц не любил рано вставать, но прежние привычки ослабевали и утрачивались, новые качества внедрялись во все системы организма. Он просыпался с восходом солнца и проводил в святилище часы, когда вход для посетителей еще был закрыт. Каждое утро сияло и даровало соприкосновение с чудом: Храм благословлял расцветавшую душу молодого новичка, подняв защитительные эфирные крылья.
Арри не ходил ужинать. Обедал он лишь потому, что Леон водил его в столовую чуть ли не принудительно, он мало вникал в элементы неприметного быта, но самообладание не пошатнулось под напором преображающей новизны. Душа постигала азы самодовления: перед ним очертилось его собственное пространство, на которое никто не посягнет, просто не может посягнуть. Братья были рядом, но они умели соседствовать под сенью жутковатой красоты, не затрагивая автономии друг друга.
Восторженный служитель иногда приближался вплотную к изумительному строению, осязал и разглядывал какой-нибудь маленький выступ или шов на его теле. Все диковинные символы, схемы и картины из динамичных огоньков быстро меняли цвет и контуры и удалялись по направлению к недостижимому основанию. В каждом сантиметре Храм был полнота, его нельзя ни обмерить, ни расчленить; невозможно также установить, из какого материала и каким методом сооружены его слоящиеся стены. Арри слышал, что ученые и зодчие после тщательного исследования пришли к выводу, что небывалая конструкция воздвигнута из минералов, подвергшихся заранее длительной обработке так, что они совсем потеряли изначальный вид. Секрет этой обработки мастера унесли с собой в могилу. С одинаковым успехом можно было бы утверждать, что Храм соткан из астральных волокон, текстуры комет и пыла наваждений, из тающих кодов загробья и симфонии грез. И эта субстанция высшего порядка явно поощряла неоперившегося неофита! Этого с лихвой достаточно для того, чтобы ощутить свою судьбу под эгидой Абсолюта.
Арри часто уединялся в небольшом саду, предназначенном только для членов ордена. Сутки сгорали мгновеньями, неустранимые будничные детали не отягощали заряженной счастьем атмосферы. Спустившаяся с небес гора причащала его к своей благодати! Эта мистерия – осеняющий жест самой вечности. Арри старался подольше оставаться в закрытом садике и не входить в Храм, когда там было много народа, но если это случалось, внутри его вырастала спокойная мощь, расправляла осанку, выравнивала эмоции и превращала его в учтивое и строгое существо, подобное всем другим слугам Верховного Бога.
В один из таких запрятанных в бездействии дней постигавший блаженство служитель неожиданно услышал возле садовых ворот окликнувший его знакомый голос. Не успев оглядеться вокруг, он мгновенно принял подобающий облик, рассудок заработал ясно и трезво. Невдалеке от него стоял человек. Арри тотчас же сообразил, что это не Леон. Это был мирской человек. Это был… его отец. Повеяло канувшей эпохой, тщетными долженствованиями и увядшей патетикой.
Он тихо поприветствовал короля.
– Не сердись, сын, – выпалил тот быстро, – я пришел ненадолго.
– Я не сержусь, – холодное достоинство обвивало служителя.
– Мне надобно проведать тебя. Твой досрочный уход, короткая записка – все это несколько встревожило меня. Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Мне доложили, что ты проводишь много времени в вашем саду, чужим туда вход запрещен. Я опасался подойти к тебе в Храме, там всегда люди, и я не знаю, как бы ты отреагировал, а я король, и лишние сплетни мне ни к чему. Сегодня я дождался… У тебя счастливое лицо, хотя странное. Я не буду докучать, я сейчас уйду. Я хочу лишь сказать: если тебе вздумается покинуть обитель, я окажу любую поддержку. Ты можешь безбоязненно вернуться домой и жить как заблагорассудится, принцем так принцем, отшельником так отшельником, никто не будет ни указывать тебе, ни просить твоего внимания.
– Благодарю, – рассеянно вымолвил Арри и вдруг оживился.
– Отец, меня резко потянуло зайти во дворец, посмотреть на Храм из моей спальни. Не возражаешь?
– Ну, конечно, нет, – обрадовался король.
– Тогда пойдем.
– Прямо сейчас?
– Если сейчас нельзя, можно и потом когда-нибудь, но я не уверен, что такое желание вспыхнет во мне снова.
– Да в любой момент распахнуты двери! – восклицание монарха вибрировало от волнения. – Я лишь подумал, что тебе сначала нужно испросить разрешение.
– Таковое не требуется.
– То есть… я не понимаю. Ты вправе, никого не извещая, покинуть Храм и уйти со мной?
– Не только я, но и каждый из братьев ничем не связан и волен отправиться куда угодно.
– Это невероятно, Арри… Разумеется, люди из надзора знают, что члены ордена иногда выходят в город, но непонятно для каких целей. На вид служители просто гуляют или покупают что-нибудь. Но никто не сомневается, что они получают на это дозволение руководства.
– Отец, никоим образом нельзя обуздать неуемные коловороты мутных фантазий под черепами. В общем, это неизбежно, на иное и уповать не стоит во владениях Венеры и Марса. Одну нелепость можно уничтожить только созданием другой, и пусть бурлят потоки суесловия сколько им отпущено. Я обращаюсь к тебе лично, я хочу донести следующее лишь до твоего сознания: в нашей обители не совершается ничего, достойного людского порицания, у нас нет никаких подземелий и никаких вопиющих секретов. Каждый из братьев свободен, как бризы и пассаты и в любой момент может податься на все четыре стороны. Вот видишь, я иду с тобой, мы уже за оградой святилища, и никто не спросит, куда я собрался и зачем. Подлинная жизнь Храма не проявляется внешне. Нанятые агенты не застигли ничего сенсационного за целый век и не застигнут никогда, их усилия напрасны и даже комичны.
– Возможно, я подумаю о сокращении штата. О полной ликвидации ведомства не может быть и речи. Твои сведения действуют на меня неоднозначно. Я не сомневаюсь в твоей правдивости, но она заражена какой-то… храмной спецификой.
Король проводил сына до лестницы, ведущей в спальню, и оставил одного.
Некоторое время бывший принц посидел неподвижно и затем подошел к окну. Лучезарная громадина исторгала блики своего мифического естества. Арри опустил веки, внутреннее зрение, спотыкаясь, блуждало по сопкам и ущельям памяти. День тихо стонал и клонился к закату. Принимается как аксиома то, что детство – самая счастливая пора жизни; однако ребенком и отроком он был узником в пышных апартаментах, он неистово рвался из золоченой тюрьмы, из условностей-оков, из самого себя – к идеалу. Он вырвался. Арри поднял взгляд. «Я твоя родина», – возвещал, казалось, Храм. «Вот оно, слово», – подумалось служителю. Родина, осязая зародышевые органы потайного восприятия, напоминает о себе заблудшим в чужих измерениях душам. И не суть ли все молитвы человеческие – моления об обретении родины? Они веками воплощались в слове и камне, красках и музыке. Транзитное пристанище скитальцев остро и тотально просквожено дуновеньями утраченного очага…
По шатким куполам заскользили дрожащие пейзажи, ниши на фризе затянулись глянцем, из их глубины стремилось наружу ярко-бордовое свечение и разбивалось о воздух. Было ли оно отражением заходящего солнца, или символом жертвенной крови, шипящей на пиках прогресса, или цветом осенних плодов?.. Арри почудилось, что все его детские и отроческие переживания навсегда поселились в этом памятном помещении, они не умрут, они будут струиться из канувших далей, копиться в углах, напрягать атмосферу потухшими и все же нетленными зарядами. Как смог он переместиться на ту сторону? Ни одна из дорог Земли не ведет к Храму. Не будут вознаграждены ни титаническое упорство ученого, ни аскеза праведника, ни дерзновения таланта и никакие отчаянные стенания; Храм только по своим соображениям делает шаг навстречу, выбирает человека своею волей. И он призвал Арри!
Король знал, что его дорогому гостю необходимо побыть в одиночестве, и долго не беспокоил его. В конце концов он решился прийти, несмело предложил отчужденному отпрыску разделить трапезу и обрадовался, когда тот согласился.
– Как там вас кормят, худощавых богомольцев? – спросил он с деланной веселостью.
– Я толком не заметил; кажется, хорошо.
Четверть часа превалировало молчание. Монарх боялся нарушить хрупкий контакт, но в молодом человеке не было ничего настораживающего, и он отважился заговорить.
– Когда ты выходил из ворот, у тебя было озаренное лицо, хотя какое-то неподвижное. Сын, прости мне стариковскую назойливость, но мне не терпелось убедиться, что ты не разочаровался и пребываешь в обители по доброй воле.
Арри улыбнулся.
– По доброй, по доброй воле...
– Я понимаю, что, вероятно, смешон, – смутился король. – Однако ты чрезвычайно удивил меня. Неужели слуги Верховного Бога вправду никому не подчиняются?
– Служители гораздо свободнее, чем кто бы то ни был.
– А если предположим, только предположим, Арри, что тебе захотелось бы покинуть орден?
– Никаких препятствий для этого нет. Нужно лишь поставить в известность Досточтимого или любого из братьев, как того требует обыкновенная вежливость.
– Ты сообщаешь поразительные вещи, я бы ни за что не поверил, если бы это заявлял кто-нибудь другой. Но тебя нельзя заподозрить в намеренной лжи.
– Отец, было бы хорошо, если б до тебя дошло, что Храм – это прибежище духа, где не происходят никакие интригующие события. Не прилагай к нему чужих мерок, и тебе будет легче.
Король задумался.
– Ты озадачил меня. До сих пор неофициальная хроника обители пополнялась легендами и слухами, а то и просто глупыми сплетнями. От тебя я получил крупицу правды о тайном сообществе. Будет ли мне легче, сложно сказать. Но эти сведения уже в самом деле как-то влияют на меня. И я ни с кем не поделюсь ими. Сам не понимаю почему. Не хочу, и все… Знаешь, недавно я принимал большую делегацию, это были короли, великие звездочеты, знаменитые маги варварских стран и прочие знатные особы. Те из них, кто увидел наше чудо впервые, долго не могли опомниться от потрясения. Честно говоря, я не уловил с точностью содержание всех славословий. А когда я сообщил, что мой сын в числе избранников Храма… ты бы видел их реакцию… оказывается, ты удостоился величайшей чести. Как наследный принц ты мог воплотить все желания без особых усилий, но эта неподкупная община принимает только тех, кто ей угоден; воля владык для нее – ничто. Значит, ты прирожденный служитель, Арри. Меня много расспрашивали.
– Я представляю, сколько хвастливой чепухи слетело с твоих уст.
– Ну, не без этого, конечно, – монарх несколько замялся, – однако же в самом главном я был правдив, в том, что ты чуть ли не с колыбели намертво привязался к этому колоссу.
– Отец, спасибо за ужин. Я пойду. Ты зорко подметил, что я воодушевлен. Такого вдохновения я никогда не испытывал, и мне очень нелегко. Прощай.
Слуга Верховного Бога поднялся.
– Сын, я прошу, еще одну минуту! – раздалось умоляющее восклицание.
Арри задержался.
– Я благодарен тебе за визит, – король чуть взволновался, – мне нужно было увериться, что тебе хорошо. А что касается недавних гостей, да и всех будущих, то они не поймут моих отношений ни с обителью, ни с собственным сыном. Я всегда изображаю успешного и довольного самодержца, хотя мы с тобой знаем, что это не так. Жизненные неудачи учат проницательности, и теперь мне доподлинно известно, что наследника в твоем лице у меня не было никогда, это был лишь временно обретающийся в палатах адепт Верховного Бога. Да что я тебе все это возвещаю, ты разумеешь куда лучше, чем я... Что-то сдвинулось во мне с твоим уходом, и что-то притягивает меня к твоему неприкаянному облику. Можно ли мне хоть один раз в году встречаться с тобой, сможешь ли ты уделить мне минут пять, десять, сколько захочешь?.. Или реже, раз в два года, – робко добавил государь, сбитый с толку неподвижным взглядом Арри.
– Можно, – прозвучало не окрашенное никакими эмоциями позволение. – Только я настоятельно прошу: не напрягай для этого свою тайную канцелярию и не изобретай никаких хитростей. Если меня в Храме не окажется, подойди к любому служителю и попроси вызвать меня. Если я буду занят в тот момент, тебе скажут, когда прийти, или передадут иное сообщение.
– Я понял, понял! – радостно воскликнул король.
Покинув роскошные апартаменты, молодой человек минут через тридцать постучал в комнату Леона. Тот тепло приветил подопечного.
– Я зачем-то побывал во дворце, – доложил Арри, – и, собственно говоря, не знаю, зачем пришел к тебе.
– О, это уже достижение, – улыбнулся Леон, – ты сумел куда-то самостоятельно пойти.
– Да нет, не самостоятельно, – вздохнул служитель, – отец навестил. Но я, действительно, словно очнулся.
– Очень хорошо. По крайней мере, обязанности няньки с меня спадают.
– Что ты имеешь в виду?!
– А кто же, мой мальчик, следил за твоим кормлением, водил тебя в баню и осведомлял, что на дворе ночь и перед ликом Селены подобает укрыться одеялом? И ты еще сомневался, что тебе нужен куратор.
– По-моему, я не выражал сомнений на этот счет… если мне не изменяет память, – Арри помрачнел. – Я, вероятно, был тебе в тягость.
– Все в порядке, – Леон тотчас посерьезнел, – и память у тебя работает, будь спокоен. Я прекращаю шутки, ты еще недостаточно встряхнулся для этого. На самом деле, ты обошелся бы и без меня, и без других помощников. Наше обиталище таит неиссякаемые резервы, чтобы снабдить каждого необходимой выносливостью.
– Все же я доставил тебе множество хлопот.
– Скажем так, друг: эти хлопоты были для меня приятными. А на виду у чужаков ты вел себя безукоризненно, иначе не бывает, Храм не допустит ни малейшего искажения своего образа.
– А как отнеслись к моей уединенности другие братья?
– Все они были в твоем положении, кроме того… – Леон словно захлебнулся и невпопад заговорил о недавней грозе.
– Леон, ты допустил оплошность! – незрелый новичок как будто обрадовался. – Ты хотел что-то высказать и заставил себя замолчать.
– Ну, и почему ты так доволен? – Леон попытался отшутиться.
– Я хочу знать, что «кроме того».
– Да, ты, похоже, проснулся, – куратор помедлил, – ты настаиваешь, чтобы я закончил фразу?
– Как я могу настаивать? Особенно, если это относится к материям, которые мне пока не позволено затрагивать.
Арри стало очень грустно.
– Запретных тем это не касается, – возразил Леон, – и я, так и быть, завершу мысль. Ты спросил, как расценивают братья твою нынешнюю настроенность. Я ответил, что они все понимают, и хотел добавить: кроме того, никому до этого нет дела. А теперь ты должен осознать самое главное: такое безразличие не исключает дружеских отношений между нами. Мы одиноки (это константность личности) и вовлечены в особую систему взаимодействия: когда один индивид обращается к другому с уважением к самодовлению и непроницаемости собеседника. Мирские контакты – это иная структура, где все звенья подчинены взаимосвязанности, потому что никто сам по себе не существует.
– Согласен. Но проявившиеся и потенциальные системы в обители окутывает ее внесистемность, и я с трудом привыкаю к этому… вакууму.
– То, что ты назвал вакуумом, не подлежит дефиниции…
Арри вдруг словно потерял слух… Лицо Леона было напротив, совсем близко. На какой-то миг оно почти превратилось в мертвенное подобие человеческого лика, но мудрый наставник быстро совладал с собой, и ледяную окостенелость заменило обычное храмное спокойствие. Арри внутренне содрогнулся и машинально отодвинулся, больше не хотелось ни говорить, ни слушать. Уйти, уйти к себе – был первый его порыв. Но что значит к себе – пришло затем в голову – место его обитания здесь, среди них.
– Тебя что-то испугало, – Леон слегка встревожился, – или мне показалось?
Гость хмуро молчал.
– Я думаю, будет лучше, если ты поделишься со мной, – посоветовал старший товарищ. – Недомолвки между нами не принесут пользы ни одному из нас.
– Леон, скажи правду, служители – живые люди, настоящие?
– Они тебе кажутся порой ненастоящими?
– Да, – прошептал Арри, его снова незаметно передернуло.
Леон задумался, а его подопечный продолжил:
– Понимаешь, в детстве адепты Верховного Бога представлялись мне существами высшего порядка. Когда я, будучи кандидатом, узнал, что до вступления в обитель они подвизались аграриями, учителями, матросами, я не мог быстро смириться с этими фактами, мой рассудок невольно противился очевидному. Это было нелепо, никто не рождается в Храме, каждого приводит сюда его собственная непроторенная стезя. Но это уже давно не важно, мое беспокойство теперь на другом уровне. Я вижу много безжизненности, не той, за которую меня корил отец, субстанциально иной. Лица-маски иногда навевают ужас, и я будто у самого виска чую дыхание чужеродных стихий.
Леон коснулся руки собеседника.
– Я не могу утверждать, что твоя тревога совершенно беспочвенна. Ты ощущаешь мое тело, такое же теплое, как и твое, то есть витальные соки бродят в нас одинаково. А безжизненность лиц – это уже нечто иное, не связанное с кровообращением, сердцебиением, пищеварением. Маски – это ты хорошо сказал. Ну, пусть маски. Ты тоже в конце концов ее получишь.
– Со страхом надеюсь, – вымолвил Арри, – Храм принял меня, он сам известил меня об этом.
– Только так и бывает, – подтвердил Леон, – без воли святилища решение братства не имеет значения. Некоторые новички записывали свои впечатления о первой ступени службы, есть довольно интересные. Ты можешь взять их в библиотеке, сравнить со своими.
– Нет, теперь нет, возможно, позже… Ты только что сообщил, что никого по большому счету не трогают мои переживания, но и я тоже отстранился от всех и не замечал обстановки. Однако пора ликования и бездумного самосозерцания окончилась. И словно в ознаменование нового этапа я пришел к тебе. Уже миновали месяцы со дня завязки наших отношений, а я никогда серьезно не беседовал с тобой, не чувствовал в этом потребности.
– И я полагаю, – сказал Леон, – ты осознал по-настоящему, что никто не намерен ограничивать твою независимость, что куратор это вовсе не надзиратель, да и не куратор в прямом смысле слова. Я выполняю эту функцию только в том случае, если тебе нужна помощь.
– Ты нужен! – вырвалось пламенное восклицание. – Ты укреплял меня, ничуть не травмируя мою самость. Я рад, что у меня есть такой друг. И раз ты взялся опекать меня, то изволь, я буду приходить чаще.
– Приятно слышать, Арри. Буду тебя ждать.
Храм в последующие недели несколько погас, чередование блистающих посланий замедлило скорость. Правда, при желании, все можно было бы списать на погоду, солнце в эти дни почти не выглядывало, моросил дождик. Но кто же всерьез поверит, что облик святилища зависит от красок атмосферы. На его стенах кристаллизуются налеты неатмосферных осадков и отражаются движения надатмосферных фронтов. Слух Арри обострился до нормального состояния, зоркость вернула прежние диапазоны, а воодушевление не взмывало с давно освоенных вышин. Забота Леона уже не была необходимой. Возмужавший служитель с трепетом ожидал развития диалога с Храмом. Но Храм умолк, экспрессивно и пафосно. Поведение братьев оставалось нейтральным, с ним дружелюбно обменивались приветствиями, иногда завязывали короткие беседы, он ничего не запоминал, никакого смысла это не имело.
Тонким, едва ощутимым волшебством была насыщена эта жестко ограниченная и безграничная зона, что-то постоянно излучалось и тихо, но все же навязчиво вонзалось во внимание. Не сон ли это? Как расценить и чем выверить эту уникальную бытийственность? Что за наваждение разлито в воздухе? Несомненно, что-то происходит с пространством. Комнаты братьев разбросаны в нескольких коридорах невдалеке друг от друга, но иногда кажется, что они вне пределов досягаемости, и добраться до Леона подчас нелегко. Почему замолчал Храм? Где искать причину и что нужно предпринять?
В последний день лета, бредя по аллее, погруженный в свои неотступные созерцания Арри сильно вздрогнул, ощутив на плече тяжеловатую, чуть давящую руку.
– Почему ты ко мне не наведываешься? – раздался голос у самого уха.
Это был Кир. Черные глаза струили жаркую тоску. Молодой служитель обрадовался, много хороших воспоминаний связано у него с этим человеком.
– Кир, каким образом твоя холодная харизма источает палящие импульсы? Или, иными словами, отчего кажется, что студеность твоего взгляда скрывает глубинное кипение?
– Когда же ты успел так детально изучить мои взоры? Не часто я имел удовольствие созерцать тебя напротив своей персоны.
Арри машинально последовал за Киром, и они оказались в библиотеке.
– Не поймаешь меня на свои уловки, – новичок выдержал тон. – Не знаю, что тебе может доставить удовольствие, но уж точно не мое присутствие.
– Ошибаешься, – с несколько повышенной интонацией возразил Кир. – Я изъявлял желание быть твоим советчиком, куратором, или как это называется…
– Неужели?!
– Да. Но, видишь ли, считается, что я чуть ли не единственный в обители субъект, не пригодный для этой почетной миссии совершенно.
– И ты, – засмеялся Арри, – с этим не согласен?
– Согласен. Только что мне от этого? Тебе нравится Леон?
– Очень. Его неназойливая опека – именно то, в чем я нуждаюсь. Его разумность и чувство такта просто потрясающи.
– У меня немного такта, – отозвался библиотекарь, – зато я угощу тебя сладостями моей страны, я их изредка покупаю на базаре.
Сахарные трубочки с непривычными специями были вкусными.
– Между прочим, поведал ли тебе Леон, что у нас есть касса? Там любой может взять денег, если таковые ему понадобятся.
– Не помню.
– Я тебе потом покажу, где она находится. Никому не докладывая, ты можешь пойти туда и взять сколько потребуется… Ну, что молчишь; думаешь, не пригодится? Как знать.
– Почему ты не коришь меня, Кир, за то, что я ничего не читаю?
– Помилуй! – раздалось восклицание. – Я библиотекарь, а не домашний учитель, ничего подобного в мои обязанности не входит. И просвещу тебя: чем меньше читателей, тем свободнее дышится в залах.
– Кир, ты даже в ипостаси циника симпатичен. Но мне сейчас тяжело под тебя подстроиться, ибо что-то во мне неладно.
– Нелады и лады хитро взаимно подлажены… – начал каламбурить Кир, молодой человек перебил его:
– Только не говори, что придет время. Оно придет, придет, оно ходит вокруг. А Храм замолчал.
Яркие глаза хранителя книжной мудрости помутнели, растворяя в дымке выражение взгляда. Глухая волна возмущения, зародившись в зыбях душевной подспудности, хлынула в грудь Арри, прокатилась через горло. Он сощурился.
– Знаешь, Кир, я перестал бояться вашей надменной замкнутости, – вызывающе сказал он. – И если никому нет до меня дела, то я не имею ничего против такого отношения, оно мне даже по нраву, но эта сочащаяся отовсюду… нереальность. Я к ней, впрочем, привыкаю, зона моего обитания уже формируется, и моя самодостаточность будет достойным ответом на неприступность братьев.
– Будь уверен, никто не заметит твоего ответа, сколь бы достойным он ни был.
Арри обмяк от такого прямого и беспощадного удара.
– Ты и сам прекрасно сознаешь, друг, – мерно лился неподражаемый голос, – чего стоят твои выпады против климата нашего пристанища: ничего они не стоят. Это реакция незрелого ума, слепые вспышки ярости против царящих невозмутимости и бесстрастия. Ты чего-то ждешь от окружающих, никто тебе ничего не преподнесет, даже если твои взрывы усилятся стократно. По простой, по очень простой причине: никому из нас нечего тебе дать.
Арри почувствовал приближение фатума во всем его величии. В полный рост поднялась и затмила разноликость и разноголосицу мира безличная и немая суть одиночества. Пристыженный служитель сконцентрировал волю, выровнял дыхание, почти подавил страх, и в результате этих неимоверных потуг все его существо согнулось от усталости. Он потерял равновесие, но через минуту выпрямился и заставил себя слабо улыбнуться. Нужно что-то говорить собеседнику и брату, однако на поверхность проступила только воплощенная в нескольких словах немощность:
– Как трудно сжиться с этим странным вакуумом…
– Ты сам возжелал благоденствовать в нашей разреженности; будь добр, воспринимай как должное все ее колебания.
– Да, ты прав, – покорно согласился Арри. – Я пойду.
– Нет, подожди, – возразил Кир, он все понимал, таинственный, пропитанный скепсисом мудрец. – Мы с тобой оба в этом заряженном, или как тебе угодно, пространстве, я не могу его разрядить для тебя, никто не может. Я действительно никудышный учитель, мой дорогой, но я твой брат, сомнений у меня не меньше, чем у тебя, и у нас только один ответ на все вопросы – Храм.
Глубокая тьма в зрачках библиотекаря не увязывалась с его доводами, опять эта противоречивость и уклончивость, и голос, похожий на отдаленный гул прибоя. Арри не особо вникал в смысл его замедленной тирады, лишь наслаждался оттенками ее звучания, изведывал вкус несказанного. Двоящиеся фразы Кира пульсировали в воздухе, источали тяжелую, душную мелодию; невиданные пейзажи, экзотичные цветы рисовались в теплеющей атмосфере, иногда смутно очерчивались ритмы какого-то полудикого танца. Кир – волшебник. Арри только теперь по-настоящему заметил, что он очень красив и умеет создавать вокруг себя специфичную, чарующую обстановку. Терпкий жар заполонил тело: высшая печаль перетекает в высшую радость. На короткие минуты ему дано непосредственно воспринять удивительного книголюба. Кир, сделав гармоничную паузу, резюмировал:
– Ты слушал, погружаясь в целостную подпочву значений, и ты меня услышал! Мы, пусть на мгновение, преодолели личностные пороги и словно побывали под сенью Всеединого. Я прав?
– Да.
Они еще долго беседовали, то взбираясь на гребни смыслов, то совсем упуская их из виду, искренне тянулись навстречу друг другу, сознавая, что их порывы – не более как дань иллюзиям. Оба волновались оттого, что их безоговорочная самость таила оговорки для отрадных соприкосновений.
– Кир, – протрезвел наконец Арри, – мне не отпереть твоей сущностной замкнутости, а твоя внешняя оболочка будоражит диковинным сочетанием яркости и аскетизма.
Несравненная улыбка восточного скептика озарила атмосферу.
– Я совершенно серьезно, – сказал молодой служитель, – в твоей ауре есть что-то от варварской музыки, наскальной живописи, барханов и хамсинов.
– Ты поэт? – осведомился библиотекарь.
– А ты?
– Я служитель Храма, – раздался ответ.
– Я тоже, – произнес Арри.
– Нечто удивительное теплится в тебе, брат, хотя я уже давно ничему не удивляюсь. Какие-то выбросы твоей сути то ли обжигают меня, то ли покалывают, словом, раздражают. Странное ощущение. Ты не откажешься заходить ко мне, пока я окончательно не замерзну?
– Не знаю, как ты будешь замерзать, Кир. От тебя веет зноем пустыни, хотя, действительно, явно мертвенным зноем. Ты для меня – беспримерная загадка; и я буду порой навещать тебя, чтобы хоть немного зачерпнуть твоей тайны.
Пронзенный неподражаемым взглядом, Арри попрощался с одним из своих изумительных братьев.